настойчивых выходок сейма: стоило прибегнуть к той мере, к какой прибегали
польские паны: подкупить послов и сорвать сейм. У Владислава не хватало духа; он
боялся междоусобия, он не решался вступить в борьбу с нациею, он думал уступками
поддержать любовь к себе поляков; у него вдали было желание, чтобы по смерти его
поляки избрали королем его сына, но главное, у него не было денежных средств, а
союзники были чересчур скупы. По замечанию Тьеполо, стоило только Венеции
пожертвовать 50.000 талеров, чтобы подкупить министров, сенаторов и секретарей, и
пошло бы все по желанию короля.
«Но король,—говорит Радзивилл,—не выбил себе из головы турецкой войны. Он не
распустил своего войска и положил надежду на Козаковъ». Историк Грондский говорит,
что после этого сейма Оссолинский, вместе с Любовицким (который впоследствии
передал эти известия Грондскому), поехали, под предлогом осмотра крепостей, на
Украину и, призвавши к себе Хмельницкого, поручили ему от короля сделать с
козаками нападение на Турцию, вручили ему для этой цели деньги и назначили
козацким предводителем. На него одного мог король положиться, потому что прочие
козацкие начальники, видя, что паны противятся замыслам короля, не стали делать
военных приготовлений и старались угодить шляхетству. «Приношу бесконечную
благодарность его величеству за доверие,—отвечал Хмельницкий,—но не скрою, что
дело это трудное; козаки, стесненные своим начальством, не готовы к такому
предприятию. Потребно время, чтобы склонить их; все, чтб возможно, будет сделано,
чтобы угодить его величеству» 1).
У кого была королевская привилегия, данная козакам, подлинно неизвестно. Одни,
и в том числе народная дума, говорят, что у Барабаша; Самовидец говорит, что у
Ильяша. Пам кажется вероятнее последнее, потому что Ильяш, известный под
прозвищем Караимовича, а у Альбрехта Радзивилла называемый Вадовским, был выше
Барабаша и издавна заслужил доверие поляков. Как бы то ни было, этот старшой,
увидя, чем кончилась попытка короля, рассчел, что паны сильнее короля и угождать
надобно им, а не 'королю, а потому спрятал королевскую привилегию и никому ее не
показывал. Между тем вести о предпринимаемой войне возбудили толки и волнения
между козаками. Старшбй старался их удерживать.
«Не верьте новизне, а держитесь старины, — говорил он, — лучше для вас будет.
Не слушайте толков: прикажут идти в поход в Крым или на*море—пойдете, а не
прикажутъ—должны повиноваться».
В то же время он казнил Козаков за малейший ропот, а владельцы и их управители,
во многих местах жиды, замечая беспокойный дух в русских хлопах, мучили их и
убивали по одним подозрениям. Тогда Хмельницкий говорил:
«Вот что они с нами делают: когда нужно идти на войну, то ласкают нас, чтобы
выставить на убой, а когда нет опасности, то мы у нихъ—собачья кровь, последние из
людей».
Hist. belli cos. polon., 40.
136
Новый сейм был назначен к 1-му мая будущего года.
Последняя неудача расстроила короля; он • был убит духом и слабел телом; новые
беспокойства терзали его; шляхта, одержавшая верх над королевскою властью, не
переставала разглашать, что войско было собрано с целью попрать шляхетскую
свободу. Через год умер й сын короля. Говорят, Владислав сказал тогда: .
«Боже мой! зачем ты не взял у меня сына до сейма: я бы тогда нн за что не оставил
своих предприятий!» х).
Хмельницкий задумал воспользоваться королевскою привилегиею для возвращения
соотечественникам свободы, и «штучно», по выражению летописца 2), похитил ее у
Барабаша (а по Самовидцу—у Ильяша), когда тот не хотел объявить о ней народу.
Хмедьницкий созвал в своем поместье Суботове' гостей, на званый обед, в день
Николая Чудотворца, 6-го декабря 3). Старший! был в числе собеседников. Гости гуляли
в доме; на дворе угощали калек и нищих.
Скоро некоторые из гостей начали наклонять головы; переяславский полковник
Кречовский растянулся на лавке. Старшбй был еще на ногах; Хмельницкий следил
пристально за ним, разгульно помахивая чаркою, точил балы и, как бы невзначай,
упомянул о привилегии.
«Что ты, любезный кум, держишь лист королевский?-—-сказал он:— дай мне его
прочитать теперь».
— «На что тебе, куманек, читать его?—отвечает старшбй откровеннопьяный:—мы