– Нет, нет, что вы. Я так благодарна.
Она сжала мне руку. Мы шли по Воздвиженке. Скрипел снег. Крепчал мороз.
– Сегодня должно решиться, – прошептала она. – Рюрик, мне почему-то страшно. Вы никогда не думали, как страшна жизнь? И чем яснее небо, прозрачнее воздух, тем страшнее. Знаете что, – сказала она вдруг совсем другим голосом – бодрым, веселым и насмешливым, – я, может быть, к нему и не пойду.
Беспокойное утро
Погода была пасмурная. Вставать не хотелось, я собирался перевернуться на другой бок и с изумлением заметил, что за окном будто зажгли лампу. Приподнялся и увидел, что кто-то снял мутную пелену тумана. Луч солнца, как вырвавшийся из класса школьник, шаловливо запрыгал по всем предметам комнаты, которые попадались на глаза. Я уже не чувствовал сонливости, встал и быстро отдернул неприхотливую занавеску. Будет погожий день. В эту минуту в дверь кто-то забарабанил кулаком.
– Рюрик, ты еще дрыхнешь? Нашел время спать. Снимай засовы с ворот. Ошеломляющая новость! – взволнованно тараторил Ройзман.
– Матвей, не ломай дверь.
– Если не откроешь, сломаю. Новость дороже двери! .
Я впустил гостя и усадил его в единственное соломенное кресло, обтянутое вылинявшим куском ситца. Он поморщился:
– Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты выбросил эту дрянь. Лучше уж табуретку поставить.
– Матвей! Сразу видно, что ты буржуй.
– Буржуй? Да я бы их всех на гильотину отправил. Просто не люблю дешевую мебель.
– А где твоя ошеломляющая новость?
Холеной рукой Ройзман ударил себя по лбу.
– К черту мебель, и дрянную, и хорошую! Тут такое творится, что голова лопается, как спелый арбуз. Под наше кафе подложена мина.
– Мина? – Я удивился.
– Настоящая мина. Как еще назвать интригу, которую плетут футуристы.
– Какие футуристы?
– Твои любимчики. С кем ты носился, кого восхвалял и защищал от критиков.
– Матвей, ты говоришь чепуху.
– Хороша чепуха, которая может взорвать наше кафе.
– Да говори толком.
– Ты меня не перебивай! Три столпа футуризма, я бы назвал их столбами, – Каменский, Маяковский и Бурлюк – исподтишка организовали кафе в Настасьинском переулке, почти на углу Тверской. Что это означает?
– То, что в Москве будет еще одно кафе.
– Ты или притворяешься простачком, или я уже не знаю, как это назвать.
– А что?
– Пойми же, ребенок, Москва – не Париж. Мы прогорим, если будет еще кафе.
– Ну почему мы, а не они?!
– Вот здесь-то мина и зарыта. Во-первых, они закатили такую рекламу, что чертям жарко станет.
– А во-вторых, ты паникер, Матвей!
– Ты опять меня перебиваешь! Во-вторых, они привлекли самого Луначарского. Объявлены его выступления. Публика повалит туда, а мы останемся на бобах.
– Какой же это крах, если останутся бобы.
Ройзман вскочил и отшвырнул ногой соломенное кресло.
– Ну конечно, тебе наплевать на наше кафе. Под крылышком любимчиков тебе будет хорошо и в Настасьинском переулке.
– Ах, Матвей, ты горячишься, и все без толку, а иногда городишь вздор. Для нас открытие нового кафе скорее выгодно. Публика будет ходить и к ним, и к нам. Одним покажется интереснее у них, другим – у нас. Что касается Луначарского, он так занят, что больше двух, от силы трех раз он у них не выступит.
– Ты думаешь? – задумчиво произнес Ройзман, и в его глазах начали гаснуть искорки испуга, как в зале кинотеатра перед началом сеанса медленно гаснут электрические лампочки.
– Давай лучше пить кофе. Я сейчас разожгу примус.
– Нет, нет, – проговорил уже относительно успокоившийся Ройзман, – ты же знаешь, что я никогда не выхожу из дома не позавтракав. Вот еще что: сегодня в четырнадцать часов торжественное открытие этого кафе. Милый Рюрик, тебе ничего не стоит заглянуть к ним. Они дадут тебе пригласительный. Возьми два билетика. Мне хочется посмотреть, что там у них и как. Взвесить их шансы и предпринять контрмеры.
– Ты все еще боишься? – Я еле сдерживал смех.
– Нет, но предосторожность не помешает.
Ройзман с кислой улыбкой поставил на место кресло и, лукаво улыбаясь, сказал:
– Из тебя выйдет хороший педагог!
После его ухода я начал быстро собираться, чтобы пойти к Васе Каменскому и узнать, в чем дело. Слухи о новом кафе доходили и раньше, но я не придавал им особого значения.
Кафе поэтов в Настасьинском переулке
С полуосвещенной Тверской мы свернули в темный Настасьинский переулок и начали на ощупь пробираться вдоль стен маленьких одноэтажных домиков к месту, где горели два тусклых фонаря, еле освещавших огромный плакат, на котором расцвеченными вычурными буквами анонсировано выступление трех поэтов: Каменского, Маяковского и Бурлюка. Фамилия Луначарского была поставлена хотя и на видном месте, но набрана не таким крупным шрифтом. Ройзман, шедший рядом, чертыхался:
– Выбрали же место. Здесь черт ногу сломит.
– Не забывай, что здесь кафе футуристов.
– Ну, знаешь, есть предел всякому чудачеству.
– Что бы ты сказал, если бы жил в Петербурге тысяча девятьсот тринадцатого года.
– При чем здесь Петербург?
– Там было знаменитое литературное кафе «Бродячая собака».
Какая-то собака шмыгнула мимо нас. Матвей вздрогнул от неожиданности.
– В Петербурге, как я слышал, собака была на плакате, а здесь шныряет по темному переулку, черт бы ее побрал! Она запачкала мне брюки…
– Любишь кататься, люби и саночки возить.
Наконец мы добрались до слабо освещенного подъезда одноэтажного домика, по сравнению с соседними менее неприглядного.
– Послушай, Рюрик, этот дом я знаю, – почему-то переходя на полушепот, сказал Ройзман. – Здесь помещалась прачечная.
– Тогда это откровенный плагиат, потому что «Бродячая собака» открылась тоже в бывшей прачечной.
– Ну и ну, – Ройзман ухмыльнулся. – Им и имя Луначарского не поможет. Дыра. Никто не станет сюда ходить. Разве сравнить с нашим кафе… У нас, по крайней мере, пахнет не грязным бельем, а только вином.
Когда вошли в помещение, первый, кто бросился в глаза, был Вася Каменский – молодой, красивый, сияющий широкой «волжской» улыбкой. Меня он обнял, а с Ройзманом поздоровался подчеркнуто вежливо, как бы желая слегка завуалировать сухость. Матвей сделал вид, что не заметил этого, и с нарочитой небрежностью процедил сквозь зубы: