Он рассказал, что Наташа при всей своей нормальности младше их всех, ей только два года, она еще не понимает мира, в котором живет, и вряд ли попытается понять, она учится петь там, в Тифлисе, о-о-о, голос небольшой есть, но дело подвигается туго, что она сестра Миши Карповича, с которым вместе он заканчивал юридический, Миша теперь в Америке, он их и познакомил когда-то, Наташа заканчивала Бестужевские курсы, что она летает над ним, как мотылек, и он без этого мотылька не может.
Он так хорошо говорил о любви к другой, что не обидел Эмилию, а как бы отдал ей самой часть этой любви. Он незаметно и легко соединял разные жизни.
Неважно, говорил он, поймет или не поймет Наташа их отношения, ее не может оскорбить его свобода, потому что, возникни подобное желание у нее, он не стал бы мешать. Муж, жена — это еще не право на свободу другого, главное, чтобы этот другой не исчез из твоей жизни навсегда. В искусстве и жизни надо делать только запретное, только чего нельзя, и тогда взгляд сразу падает на дупло, а в дупле — правда.
И она, пятилетняя, то есть почти вдвое взрослее и его и Наташи, слушая, начала понимать, что всю свою жизнь жила ради этой минуты, когда он расскажет ей про любовь к другой и так просто объяснит, что делать дальше.
Но все равно ей было очень грустно, она казалась сама себе каким-то сырьем для эксперимента и винила в этом свою природу, скорее не женщины, как Наташа, а подростка, большеротого, длинноносого, рыжего, сама и дала им повод относиться к себе, как к эксперименту, клоунесса, придумала жизнь, делала вид, что ничего не боится, вот и не опекал никто. Но иначе она не могла, без этих двоих, без их решений, без их власти над ней и ее над ними.
Почему путь извилист, а что, если шагать все прямо да прямо? Почему жизнь кривая? Почему время идет вспять, а человек не молодеет? Где конец пути?
Володя вился в тот вечер вокруг Наташи так, что Эмилия в него влюбилась снова. В последнее время, глядя на него, становилось ясно, что к старости он превратится в старого жуира с печальным лицом. О, как он умел обольщать, как знал науку обольщения, он был маркизом, он всегда был маркизом, хитроумным и угодным дамскому сердцу. Небольшая холодность не мешала, а как тогда, в Скадовске, вносила в ухаживания остроту, он мог забываться, занимаясь женщиной, мысленно он уже пережил все прелести приключения, которые им двоим предстояли.
«Ну, давай же, голубчик, умница, — шептала про себя Эмилия. — Ну, давай же, все будет легче».
А Наташа рассказывала о дочке, обращалась она ко всем, но говорила только с Игорем, который слушал замечательно, будто все уже знал о ребенке заранее и жизнь не обманула его предположений. Они хорошо смотрели друг на друга, будто находясь в круге, и внутри этого круга — их дочка. Если она не ответит на ухаживания Володи, он очень огорчится и, когда останутся одни, подберет под себя ноги, положит остренький подбородок на колени, станет грустным, как языческий божок. «Черт возьми, — скажет он. — Эмилия, почему ты молчала, меня, кажется, уже нельзя полюбить?» Но уже через минуту вспомнит что-то пикантное: анекдотец, шуточку, любовную историю, и они спасут его, как спасали всегда, он принимал книгу жизни как написанную заранее, он знал, что все предопределено, но его интересовало, что именно для него предопределено. Он был похож в тот вечер на белочку, которой попался трудный орешек, а она не сдается, держит в лапках, пытается разгрызть. Он был прекрасно влюблен в тот вечер, это могло изменить многое, но, к сожалению, ничего не изменило. Наташа была до того нечутка к его ухаживаниям, что Эмилия заподозрила ее в кокетстве, но даже когда Володя пустился во все тяжкие, начал петь с ней дуэт, играл на пианино, аж выскакивая из-за инструмента в надежде взглянуть ей в глаза, она продолжала видеть только Игоря и, только когда ухаживание Володи становилось уже совершенно назойливым, пугалась, и в глазах ее был вопрос, обращенный к Игорю: «Что это?»
Но тот уже думал что-то свое или готовился вступить третьим, а вступить ему мешала суета, отсутствие согласия между ними, он хотел войти, чтобы спасти положение, но дуэт захлебывался, и тогда он забывал о своем желании и начинал шутить с ней, с Эмилией, а она, настороженная, обиженная, сидела и думала: «Ишь, успокаивать меня вздумал!» — и начинала вслух хвалить и голос Наташи, и ее красоту. Володя переставал играть: «Тебе тоже так кажется? Подумать только! Вы не смущайтесь, Наташа, Эмилия очень скупа на комплименты, особенно дамам, и если она уж это делает…»
Эмилия знала, что Володю нисколько не ущемляет ее связь с Игорем, они привыкли делиться друг с другом лучшим и предпочитали оставаться в круге игры, а не горбатиться на скудную действительность. А впрочем, при чем тут они? Решала и выбирала сама Эмилия. Это ее бес, а не их дружба, заправлял обстоятельствами, ее острая, безумная фантазия, память о китайце из прачечной, Мулен-Руже стали фактами их биографии тоже. Она подбрасывала уголь в топку жизни, когда та остывала, она ненавидела скуку.