— Вы навещайте его иногда, ГОМЕРОВ, — сказал бессмертный Шурка. — Я ведь могу и забыть, я человек легкомысленный, мало ли что.
Когда они прощались у ворот, бессмертный Шурка сказал:
— Я хочу устроить большую игру, ГОМЕРОВ, вы соберете лучших игроков, и мы помянем нашего друга большой игрой.
— Сейчас не с кем играть, — сказал АДВОКАТ ГОМЕРОВ, — верьте слову.
О ней он вспомнил поздно, гораздо позже назначенного срока, когда и вспоминать уже было бессмысленно, он не обнаружил ее нигде — ни на квартире Игоря, ни на Съезжинской, ни на одном углу, где ее можно было бы встретить, ни на одной улице, которую он успел показать ей.
«Вернулась к мужу, — подумал он. — Ну, конечно же, без денег, без крова, под такой ненадежной защитой, как моя, что еще делать, как не возвращаться к ПУНЦОВУ. Вот смеху-то будет, если его тоже того…»
Потом ему пришла мысль, что вокруг весна и девочка уже готовится убить ее, он бросился бежать по Ленинграду, потому что уже смеркалось и надо было успеть обежать все мрачные улочки, все подозрительные притоны, все удобные для преступления углы. Никого, конечно, он не нашел, тогда он стал искать своих друзей, способных помочь ему в розысках, но никого не нашел тоже. Ленинград опустел, город вырубили, как сад, — никого, кроме одинокой проститутки у Витебского вокзала, при любом появлении боязливо шарахающейся от милиции.
Это была маленькая пухленькая женщина с живыми и беспокойными глазами.
Бессмертный Шурка подошел к ней.
— Леди, — сказал он, — надеюсь, вы не откажете мне в чести проводить вас домой?
Наверное, он произнес это слишком развязно, слишком в забытой традиции лихой своей юности, когда девушки улыбались в ответ и никогда не отказывали, потому что она посмотрела на него злобно и сказала сквозь зубы:
— Пошел ты знаешь куда, падла рябая!
От неожиданности бессмертный Шурка растерялся сначала, а потом его стал разбирать смех, это был легкий смех, с которым уходит все ненастоящее. Так ему и надо, так ему и надо. Впервые его прогнала своя, родная с юности, сестричка его ночных забав, продающая свое тело за деньги, не отказывающая никому, небрезгливая, как он, своя, родная, родная сестра, такая же несчастная, как и он сам. Так ему и надо, так ему и надо. Теперь и в самом деле терять было нечего.
Она отходила, оглядываясь на него испуганно и тихонько крестясь.
Он купил билет и сел в поезд. Этот маршрут был ему знаком. Плацкартный билет до Владивостока. Он сидел, прислонясь к стенке, и знал, что происходит в соседнем купе, там уже раскладывали карты, оставалось прислушиваться к игре и ждать, пока закончится партия и один из них подойдет к нему и попросит закурить.
Он сидел и думал о своем сыне, он никак не мог представить себе, как появился его сын на свет, он знал все о его жизни в материнской утробе, о поисках Времени, о словах, о волшебном умении видеть себя со стороны, о надеждах, он не знал только, как рождаются дети, чьи руки их принимают, чьи руки приняли его сына, или он упал на траву прямо в объятия Времени, когда она, не добравшись до города, присела на корточки здесь же, в поле, чтобы родить еще одного бессмертного. Он упал в траву, и сразу напротив его внимательных и тихих глаз поднялся в траве кузнечик во весь рост, как флот, а если взглянуть вверх, ворона-гимнаст вертит хвостом на ветке, а еще выше — облако с арапским профилем, который, несомненно, станет ему родным.
— Курите? — наконец раздался над бессмертным Шуркой хмурый голос.
Он улыбнулся: все равно жизнь так прекрасна, что ее не испортит ничто, даже смерть.
