— Да что же вы все на жалость бьете! — возмутилась адвокат. — Ну как, скажите, как поступать, вы тоже женщина, вы должны меня понять, когда молодой умный парень, которому ты предлагаешь себя в защитники, с ходу хамит тебе!
— Это он не со зла, это от другого!
— Я не знаю отчего, но он же вменяем, его признали вменяемым, или я ошибаюсь?
— Вы не ошибаетесь, — сказала маленькая женщина напряженно.
— Не знаю, — продолжала адвокат. — Может быть, сказывается плохая наследственность, но говорить об отце ничего опрометчивого не хочу. Вполне возможно, что именно отец увлек его разными своими планами, и если бы мне удалось развить эту версию…
Адвокат увлеклась, былая элегантность вернули к ней, задор, она затеребила губу пальцем. Палец тоже выглядел элегантно, портил его только полустертый маникюр.
— Вы это успели ему сказать? И вы еще живы? — спросила маленькая женщина.
— А что, он так любит отца?
— Нет, он ненавидит тех, кто его не любит.
— Ну, знаете! — возмутилась адвокат. — Решайте семейные проблемы сами, так нельзя, эдак нельзя, в конце концов, ваш сын, для меня он только клиент, вздорный, невыносимый мальчик. Ему грозит большой срок, неужели вы не понимаете, что годится любая версия? Что грозит вашему мужу? Он все равно в тюрьме, а версию можно было бы очень эффектно развить. Ну, хотите, я встречусь с вашим бывшим мужем? Я уверена, он согласится, он, насколько я знаю, мудрый человек.
— На вас Бога нет, — сказала женщина и дернула адвоката за медальон. — Вот вы, наверное, крещеная, а где ваш Бог, нет на вас Бога.
— Сумасшедшая! — вскочила та.
— Вот вы говорите — мой муж, а что вы знаете о моем муже?
Она не выпускала медальон из рук и все тянула его к себе, заставляя адвоката сопротивляться, по-мужски некрасиво набычив шею. Наконец та вырвалась.
— Все трое — ненормальные! — закричала она. — Да вы же рано или поздно не только других — друг друга перережете!.. Ну и семейка, сказала адвокат, выходя. — И черт меня надоумил…
Маленькая женщина осталась в комнате, казалось, она должна была быть особенно удручена, сын лишился последней надежды, но на самом деле она была впервые в жизни довольна собой.
— Откройте рот, — сказал Олегу дантист, и Олег с удовольствием распахнул перед ним огромный розовый зев.
Дантист всунул туда голову, долго сопел, осматривая, вылез наружу.
— Чисто, — сказал он ассистенту, который записал что-то в большую канцелярскую тетрадь.
— Не дышите, — сказал Олегу рентгенолог, и юношу просветил до глубины души, стало стыдно, что для самого себя уже ничего не осталось.
— А теперь еще ниже, еще, вот так, — сказал врач.
Убедившись, что Олег перед ним весь как на ладони, сказал:
— Чисто, никаких предметов в нем нет.
Так и записали.
Пожилой хирург в резиновых перчатках задумчиво попросил Олега спустить трусы и сунул один из резиновых пальцев в задний проход.
Унизительнее боли было унижение, но это еще было не то унижение, и Олег не сказал ничего.
Он шел к Голгофе, так ему казалось, шел по пути отца своего, потому что, конечно же, с тем проделывали то же самое. Он с удовольствием представлял, как вел себя в подобных ситуациях его отец, вероятно, шутил, чтобы не выглядеть жалким, или задавал врачам тонкие профессиональные вопросы, чтобы и здесь не ударить в грязь лицом, а может быть, кричал, сопротивлялся. Один черт знает, что придумал отец, чтобы превратить обычное медицинское обследование в пытку для тюремных врачей и в акт своего очередного торжества над правосудием.
А может быть, Олег не прав и отец к этому времени устал от всех этих чудес, которые проделывала с ним судьба, а может быть, вспоминал его, Олега, и всеми силами души молил, чтобы с ним не случилось такое.
Но с ним случилось вопреки отцовской воле, вопреки предсказаниям, вопреки обстоятельствам, которые всегда отодвигали его куда-то в сторону от отцовской жизни, отцовских дел. И если бы отцу предстояло попасть в ад, он, Олег, туда последовал бы за ним, хотя бы доказать, что не боится.
Его вернули в камеру, где он сразу улегся на свою койку, лицом к стене. Над ним сгущались тюремные тени, хотя это неправда, в камере нет теней, потому что почти нет солнца, и это неправда, в камере есть тени, эти тени — люди.
Они разговаривали, они играли в карты, затевали драки, иногда даже танцевали, ерничая, они делали все, что делают на свободе, только в отведенном три на шесть пространстве, они проделывали все это, чтобы не разучиться, когда их выпустят на свободу, а Олег не принимал участия ни в чем, чтобы забыть.