— Вы придумали легкий способ от меня отделаться. Вам известно, что я не умею плавать?
— Нет, я просто еду на дачу — и вот зашел к вам.
— Не представляю, — сказал старик, — что будет, если нас увидят ваши сослуживцы.
— Плевать я хотел на сослуживцев!
— Я поеду — с условием, что вы не станете мне говорить о своем разочаровании в советской власти.
— Почему вы решили? — опешил генерал.
— Нам нельзя, — сказал старик. — Нам поздно лгать.
Генерал сел рядом.
— Неплохо выглядите, — неуверенно сказал он.
— Еще лучше чувствую, — сказал старик.
— О вас много пишут, — сказал генерал. — Вот и вчера в «Новом времени» интересная статья.
— Пусть они подотрутся своей статьей, — сказал старик. — Что вам нужно?
— Надо ехать, Георгий Николаевич, — мир посмотреть, себя показать, мы так решили — сколько можно человека мурыжить, вы, в конце концов, жизнью своей доказали, что вам можно верить. Ну а что касается прошлого, вы уж тут простите — статьи закона не нами сочиняются, не нами отменяются.
— Дорогой мой, — сказал старик. — Да меня расстрелять было мало, я ведь всю Украину, можно сказать, обобрал.
— Что значит — обобрали? — опешил генерал.
— Скупил на корню, по дешевке, что было можно, мы с друзьями не жалели сил, пока вы дрыхли. Ковры, народные изделия всякие, одежда, драгоценности, гарнитуры, я тогда на фильме художником работал, что-то для кино, что-то для себя. Веселое было время!
— Я не для этого пришел, — сказал генерал. — Это, в конце концов, на вашей совести. Я предлагаю вам поехать в Швейцарию.
— Что я там потерял? — спросил старик.
— Они хотят организовать вашу выставку в Женеве, они жалуются, что вы до сих пор не ответили ни на одно предложение.
— И не отвечу.
— Почему?
— Не хочу.
— Вам не нравятся условия, вы так богаты?
— Это какое-то свинство, генерал! Вы уговариваете меня ехать!
— А почему нет?
— Ну, как вам объяснить? Неужели вы не понимаете сами? Это же безумие!
— Почему безумие? Общество созрело, времена изменились, я делаю вам вполне официальное предложение.
— Как старому другу?
— Если хотите, как старому другу.
— Тогда вот что, ответьте мне, старый друг, кто был осведомителем по делу ювелиров?
— Я не имею права.
— А по дружбе?
— Не имею права.
— Ну, тогда что это за дружба, вы же мне вопросы задавали!
— Да, задавал. По службе. А сейчас не имею права.
Помолчали, потом старик спросил:
— Тяжело стало работать?
— Очень.
— Тяжелее, чем раньше?
— Несравнимо. Раньше вас было немного, закон нарушали изобретательно, работать было интересно, почти все личности талантливые. Вы Волкова помните?
— Я его не знал. Я ведь так, больше любитель.
— Очень талантливый человек, он и сейчас в тюрьме сидит, стены в Лефортове от скуки расписывает, конечно, никакой он не Волков, фамилия у него, сами понимаете, определенной национальности. Когда мы его посредника, который вещи перевозил, взяли, дипломата, а я опись начал производить, среди вещей были две очаровательные фарфоровые статуэтки, одну из них наш фотограф ненароком возьми и столкни.
— Ай-ай-ай!
— Подождите. А из нее, представьте себе, брильянты! Дипломат опешил просто, они ведь свою долю с суммы берут, он об этих брильянтах ни сном ни духом, пришлось разбить вторую.
— Там то же?
— Там то же.
— У нас был один тип, — сказал старик. — Он в зону спирт странным образом проносил: заглотнет презерватив со спиртом, зубами конец презерватива прижмет и несет.
— Голь на выдумки хитра.
— Ух, хитра, неисчерпаемо хитра!
— Знаете, что сейчас они с наркотиками придумали, не поверите, растворенным составом покрывают чемодан: ни цвета, ни запаха, идет себе, помахивает блестящим чемоданчиком.
— Что, и собака не берет?
— Не берет.
— Да-а-а.
— А золотая цепь? Во влагалище двухметровая, золотая цепь во влагалище — не хотите?
— Дама?
— И какая дама! Красавица, балерина, а научили, представьте себе, опять же граждане определенной национальности, я, конечно, ничего плохого сказать не хочу…
— А я правильно воспринимаю. Что же нам всем надо — глотаем, запихиваем, проносим — неужели только деньги?
Генерал замахал руками.
— Я раньше тоже думал — деньги. Нет, здесь что-то другое кроется.
— Сейчас модно говорить — наследственность, — сказал старик.
— Ну, так далеко наше ведомство не проникает. Здесь, знаете, наивное любопытство есть: накажут — не накажут?