Она посмотрела на фотографию родителей, висящую над ее кроватью. Красавец мужчина с вздернутыми, как у Вильгельма, кончиками пышных усов и аккуратно причесанная женщина с бархатными добрыми глазами. Головка к головке.
— Паразит, — сказала Мария и пошла к гостям.
— Вот, — сказал он, принимая из ее рук шкатулку. — Теперь я буду вам рассказывать. Будьте внимательны и садитесь ко мне поближе. Вы, — обратился он к переводчице, — сядьте со мной рядом, так будет легче переводить. Вот. — Он извлек из шкатулки массивное золотое кольцо. — Это кольцо с сапфиром герцога Бенвенутского Талейрана-Перигора, которое он получил в подарок от Осман-паши и впервые надел на Венском конгрессе, это кольцо принесло счастье человечеству, в нем Талейран заключил мир на выгодных для поверженной Франции условиях. Ну, это вам, конечно, известно.
— Какого Талейрана? — удивилась Мария. — Это кольцо моего отца, он купил его во время Гражданской войны у одного еврея.
— Не обращайте на нее внимания, — сказал старик. — Она не в курсе дела. Не обязательно все переводить. Передайте по кругу.
Кольцо с сапфиром стало оплывать комнату, переходя из рук в руки. Гости зачарованно рассматривали кольцо герцога Бенвенутского Талейрана-Перигора.
— Это ожерелье Марлен Дитрих, — сказал старик. — Она сама подарила его мне, когда увидела одну из моих кукол, сделанных в тюрьме. Я думаю, это не такая уж ценная вещь. То ожерелье, что было на моей кукле, стоило гораздо дороже. Но Дитрих все-таки, сами понимаете.
— Я был знаком с Марлен Дитрих, — сказал толстяк.
— Вот видите…
— Какое ожерелье, какая Марлен Дитрих, когда ты ее видел? — рассвирепела Мария. — Верни вещи обратно в шкатулку!
— Моя сестра не до конца посвящена в историю этой коллекции. Она экономист, человек точных цифр и расчетов, жизнь всегда была моей привилегией.
— При чем тут моя профессия?
— Вот серьги. Видите, какие брильянты маленькие, а граней здесь сотни. Итальянский народ вырвал их из ушей любовницы Муссолини, прежде чем повесить ее за ноги на площади, и передал эти серьги в подарок мне. Вы, конечно, помните, прекрасные, стройные ноги подруги дуче, когда ее повесили вниз головой рядом с ним, фотография обошла весь мир. Что поделаешь, гнев народный!
И в это время погас свет.
Мария опешила только на секунду.
— Руки! — крикнула она. — Руки на стол, немедленно всем руки на стол! Сидеть!
И, выскочив на веранду, схватила керосиновую лампу и тотчас вернулась. Потом зажгла фитиль дрожащими руками и обвела лампой застывшие фигуры гостей.
— Где брильянты? — спросила Мария.
— Они все здесь, — почти заикаясь, ответила переводчица. — Не беспокойтесь, пожалуйста, они не украдут.
— Этого мы знать с вами не можем, — сказала Мария.
— Мария, — сдерживая смех, сказал старик, — ты позоришь нашу славную семью.
— А ты, — начала она, но в это время зажегся свет. Испуганно глядя на Марию, гости положили на стол драгоценности.
— Продолжим, — сказал старик. — Вот монета времен римского императора Антиоха, важна не сама монета и даже не то, что она из чистого золота, важнее, при каких обстоятельствах она была обнаружена и как попала в эту шкатулку… Мария, — обратился он к сестре, — тебе не кажется, что уже можно погасить лампу?
— Да? — сказала Мария. — А если снова погаснет свет?
Тут старик не выдержал и расхохотался так, что в комнате сразу стало легко и весело. Все с обожанием посмотрели на Марию, а толстяк, покачав головой, сказал: «Темперамент».
— Что ты можешь сшить мне, Николай? Разве сегодня такой крой, как у адмиральского пиджака, это пиджак наших с тобою отцов, я вытирал о край отцовского пиджака нос, когда плакал, вкусный пиджак, любимый пиджак. Что ты можешь скроить, Николай?
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, — бормотал портной, забираясь в подмышки Георгию, щекоча метром ляжки. — Сию секундочку…
А там, забросив метр на шею, быстро и ладненько заносил цифирки в записную книжку.
— Все ясно, — говорил он и уходил шить новый костюм. Ему действительно все было ясно. Он был хороший мастер.
Но почему-то, и это было самое необыкновенное, на примерке ладилось, все было впору Георгию, а вот натягивал уже сшитые брюки — и разлетались пуговицы в разные стороны.
— Нет, это вы нарочно! — ужасался портной.
— Бог — свидетель, — повторял Георгий. — Бог — свидетель.
— Но не могли же вы так поправиться за два дня!
— Не мог, — печально соглашался Георгий. Он был обречен носить чужой гардероб, Мария — этот позор терпеть.