Камера снова переместилась, на этот раз на студента с вьющимися волосами и расстроенным видом. Внизу на экране появилась надпись, указывающая, что это и есть Грегори Форрест. Он говорил в микрофон, который держал другой человек, не попадавший в объектив. Грегори в объектив не смотрел, вместо этого отводил глаза в сторону и прищуривался. Дул сильный ветер.
— Я постоянно спускаю Тео с поводка… Он любит поплескаться в реке, поэтому я даже не посмотрел, что он там нашел, пока не начал его звать, а пес все не приходил… Вначале я увидел несколько сломанных веток, застрявших среди камней, затем что-то большое, застрявшее у берега… Словно связка старой одежды. Потом я заметил ботинок, покрытый льдом, волосы… Я подумал, что это парик, который кто-то выбросил в реку…
Аппетит у меня пропал. Я положил на стойку двадцать долларов и ушел.
По пути домой продолжался дождь, дворники в такси работали ритмично, мимо пролетали машины с включенными фарами, но они казались размытыми и вихляющими. Дождь шел всю ночь и на следующее утро, стекая полосами по окну моей комнаты и приглушая все звуки. Из-за дождя и серого неба все казалось окутанным бесшумными тенями.
Я помню, как все происходило после смерти матери, как моя семья словно задернула шторы, отделяясь от остального мира.
Тогда невозможно было поверить, насколько обычным кажется все остальное — почему другие люди продолжают жить своей жизнью, когда моя мама только что умерла, и весь мир внезапно опустел? Странно, но похожие ощущения вернулись не после смерти Дэна, а после обнаружения тела. Самосохранение сдерживало эмоции, но теперь прорвалась печаль, ни в коей мере не ослабевшая и почти торжествующая в созданной ею сумятице. Она сбила эмоциональные подпорки, которые я так тщательно сконструировал и установил, крушила стены и рвала веревки и цепи, которые удерживали монстра.
Самыми сложными днями моей жизни стали недели после обнаружения тела Дэна. Я думал, что самое трудное закончилось, что я уже пережил пропитанные чувством вины дни после его смерти, и теперь со мной все будет в порядке. Но я оказался совершенно неподготовленным. До сих пор не знаю, как пережил похороны и встречу в доме миссис Хиггинс, а потом возвращение в университет и ужасные дни, которые, в конце концов, привели к моему срыву. Было бы нечестно сказать, что выносливость объяснялась моим четким пониманием содеянного и его последствий. Я тогда понимал очень мало; за исключением одного момента, который очень четко запечатлелся в памяти, просто оставался наблюдателем, протискивающимся сквозь эмоции тех, с кем рядом находился.
У всех были свои версии — у преподавателей, у студентов, даже у работников столовой и сторожей с сонными глазами. Самые простые, не имеющие последствий встречи с Дэном торжественно пересказывались на следующий день после обнаружения тела. Говорили о том, как он сказал «спасибо» после покупки пирожка с тыквой, о его выступлении с комментариями на занятии, о кивке, об улыбке. Все это вдруг приобрело значение. Вечером я смотрел по телевизору пресс-конференцию декана Ричардсона. У него покраснели глаза, говорил он с мрачным видом, заявив, что Дэниел Хиггинс был «энергичным и активным участником абердинского сообщества, его утрата — это наша утрата… С его смертью также ушла и часть нас самих». Это относилось к нам, проживающим в доме доктора Кейда. Но я очень сомневался, что эти слова относятся к другим студентам или сотрудникам университета.
Я не знаю, почему мне становилось дурно от реакции моих сокурсников и других людей в университете на смерть Дэна. Но мне стало так плохо, что я уже подумывал, не взять ли академический отпуск и не пожить ли безвылазно в доме доктора Кейда. Невозможно было видеть группы молящихся и рекламу горячих линий, куда следовало звонить в трудной ситуации. Эти рекламные проспекты подсовывали мне под дверь в общежитии. «Телефоны доверия» рекламировались на всех досках объявлений во всех зданиях. «Чтобы подобная трагедия никогда больше не повторилась», — значилось в одной рекламе. «Католическая община студенческого городка приглашает вас на двухчасовую службу в церкви святого Павла в среду вечером, в шесть часов. Мы советуем всем взять с собой друга». Религиозные группы Абердина раскололись на отдельные фракции и рассматривали трагедию, как доказательство все увеличивающейся необходимости обращения к Богу. И божественное усиленно поставлялось, возможно, разбуженное призраком отца Гаррингера. Привычная мирская атмосфера вдруг сменилась религиозным энтузиазмом, Абердин словно бы стал местом духовного возрождения. Даже Николь приняла в этом участие и носила на шее блестящий крестик, инкрустированный красными и черными камнями и напоминающий центральное распятие в каком-нибудь испанском соборе.