Выбравшись из болота, закинул в рот сразу две горошины мультитоника. Перешел на бег.
Выйдя к становищу, сразу выстрелил к небо. Грохот ошеломил аборигенов. Потом Марат перевел парализатор на половинную мощность и обездвижил всех, в кого смог попасть. Руки дрожали, и точных выстрелов не получилось. Была опасность того, что дикари просто разбегутся кто куда, — но дети репейника показали отменный боевой дух. Женщины и дети побежали в каменное укрытие. Подростки ловко затушили костры, горстями кидая песок. Оставаясь в темноте, воины закидали нападавшего факелами и атаковали с двух сторон, а небольшая группа пыталась зайти со спины. Пришлось выпустить осветительную ракету и потратить почти пятьдесят парализующих зарядов, выключая всех, кто смог приблизиться на расстояние удара.
Можно было отступить, но любой маневр казался Марату унижением. Он просто стоял на одном месте и стрелял в каждого, кто бросался в атаку.
Потом они сменили тактику. Отошли назад, перестроились и бросили копья. Одно попало в плечо и пробило комбинезон; Марат упал и ощутил сильную боль; сканер сообщил, что в крови обнаружена неизвестная инфекция, и тут же стал синтезировать антитела.
Жильца нельзя убивать. Ни в коем случае. С Жильца надо сдувать пылинки. Потому что он оказался прав. Парализатор не помог. Когда тот или иной воин падал бездыханный, другие в азарте драки просто не обращали на него внимания.
Удар дикарского копья был слишком силен. Безобразный острый кусок камня, грубо примотанный полосками кожи к суковатому древку, прилетел из фиолетовой тьмы, принес привет из далекого прошлого — оттуда, где не было добрых и злых, а только свои и чужие. Опрокинутый на спину, бывший пилот и арестант увидел, как приближается, занеся над головой тесак, широкоплечий, яростно оскаленный дикарь в кожаном нагруднике. Их воевода-великан.
Марат выстрелил разрывным зарядом. Потом — уже вскочив на ноги и перешагнув то, что осталось от великана, — в следующего. Зажигательным.
Так оказалось еще нагляднее: абориген заорал и заметался живым факелом, а Марат тем временем поджег несколько ближайших деревьев и пошел вперед.
Руки уже не тряслись. Только лицу стало жарко — наверное, от факелов, валявшихся вокруг.
Он поджег склон холма. Поджег землю перед собой. Патронов хватало, на полной мощности можно было превратить в пепел несколько гектаров. Воины бросились бежать — Марат стрелял, пока не окружил огнем место битвы, отрезая противнику все пути к бегству. Многие уже бросали оружие и падали, лицом вниз, закрывая руками головы и крича от ужаса. Другие — более крепкие — сбились в кучу и выставили перед собой копья. Марат бросился прямо на них, выпустил еще одну шумовую гранату, она разорвалась в метре над косматыми головами; дикари ослепли и оглохли, а Марат, подойдя, схватил одного за волосы и выволок на свободное пространство. Абориген был невменяем. Марат подождал, пока к остальным вернется слух и зрение, и закричал:
— Идите со мной или я убью вас всех! Ваших детей, и женщин, и стариков!
Слова «подчиняться» в их языке не было.
В их языке многого не было.
Убитых им дикарей завтра сожрали бы хищники. Или зарезали бы воины соседних племен. Или они умерли бы сами от простейших болезней, от гриппа или дизентерии. В их мире смерть была бытовым происшествием. Марат подумал об этом вовсе не для того, чтобы оправдать себя. Он не собирался себя оправдывать.
Тот, кого он держал за волосы, крупно трясся.
Огонь пожирал кусты и кроны деревьев, дым имел неприятный сладкий запах. Марат вспомнил про стражей каменного строения, вгляделся сквозь пламя: вход никто не охранял — видимо, самок и детенышей увели внутрь. Сколько воинов осталось с ними? Правильно ли будет уходить, оставив за спиной не менее десятка сильных вооруженных самцов?
Марат приставил ствол пистолета к голове дикаря и выкрикнул:
— Идите со мной и будете жить! Я убью тех, кто не пойдет со мной! Я убью тех, кто не будет слушать меня! Я убью тех, кто захочет бежать! Я убью тех, кто захочет убить меня!
Он хотел нажать на курок. Наверное, нужна была специальная, демонстративная казнь. Наверное, нужно было убить одного из них не в пылу драки, а именно теперь, когда враг уже побежден. Торжественно, безжалостно и страшно.
Абориген обильно обгадился, но Марат не почувствовал отвращения или презрения. Он был готов принять их такими, какие они есть. Слабые, нелепые, смердящие выделениями — они были нужны ему; он убивал их, но не презирал.
— Хочешь жить? — спросил он дикаря.