Чудовищные обвинения разорвали сердце.
- Глаза Кецалькоатля не позволят скрыться Синевласой Лани. Пришла пора. Собирайся. Ты узнаешь, что делают с теми, кто нарушает табу. Не вырывайся. Усмири гордость. На скале Виноватых Женщин мы останемся наедине, и ты познаешь тайны, скрытые от разума человека. Страдание - душа богов. Твой плач усладит сердце Пернатого Змея долгим блужданием по лабиринту боли.
Он связал мои руки и привел на скалу Виноватых Женщин.
Там не было костей, их утащили грифы, лишь ветер гонял между камней охапки волос, переплетенных сухими цветами и перьями. Длинные ленты выцвели на солнце и тянулись, трепеща, в небо, словно пытались улететь.
Палач сказал: "Когда Кецаткоатль прикоснется губами к твоей коже, ваши души сольются, и вы познаете единый порыв страстей".
"Что сделает со мной бог? Раздробит мои кости? Выклюет глаза? Или вырвет когтями сердце? А может быть, высосет мозг? Заранее ненавижу его".
"Я мастер музыки, которую любит Скала Виноватых Женщин. Захочу - размозжу хребет с одного раза - не успеешь крикнуть, и увидишь собственные кости..."
Жабий Жрец поднял топор, на острие которого красовалась выточенное сердце кетсаля, и сказал: "Бог - страдание. Накорми его страхом, и он улыбнется людям".
Громко хрустнули позвонки, оборвался столб мозга. Умерли руки и ноги, пальцы впились в каменную пыль.
Хруст костей отделил боль от разума. Брызги крови жадно выпил песок.
Топор упал.
Зрачки отразили зрачки. Лицо жреца закрыло небо.
Мысли заговорили без слов:
"Ты не напугана. В глазах нет боли. Я жду. Безумствуй, требуй, умоляй".
"Обратной дороги нет - вот моя боль. Остального я не боюсь".
"Боги ждут слез".
"Не дождутся. Лучше убей!"
"Пернатый Змей молчит. Накорми бога".
"Чем?"
"Человеческий страх - сладчайшее из яств".
"Я отравлю его насмерть!"
"Нам нужен Дождь. Моли о нем. Кричи. Страдай!"
Жабий Жрец повесил ритуальный топор на пояс, с лезвия скатилась тяжелая капля. Кровь. Чья кровь? Тень синих перьев скользнула по бесчувственному телу, даруя прохладу высохшим губам.
"Что сделал ты со мной?"
"То, что никто не посмел".
Жрец наклонился к моему лицу, язык вывалился из норы гнилых зубов и облизал соль с моих щек и лба.
"Ни слезинки не нашел. Пора!"
"Уйди!"
"Так говорят все женщины. Ты не разжалобишь меня".
Мерзкие пальцы поползли по груди, сорвали пояс, коснулись бедер.
"Я жаждал ввести тебя в дом женой... "
Еще одна тяжелая багровая капля зашипела на раскаленном песке. Чья это кровь? Жрец поднялся. Черный вопль, расколовший небо, смел грязную тень прочь, обратив ее крестиком улетающего грифа над головой.
Я осталась одна.
Зрачки глядели на солнце, и огонь оплавлял дно глаз. Ослепнуть - лучшая награда перед встречей с жестоким богом.
Он должен прийти. Он не спешил.
Я высыхала от жажды, как змея на раскаленном песке.
Я ждала.
Час. Два. Три.
Солнце уже скрылось за скалой Виноватых Женщин, а бог не появлялся.
Тени острых вершин удлинились и заслонили раскаленное тело от пекла. Юркая ящерка промелькнула и скрылась в камнях, гриф снизил круги, и тень широких крыльев освежила лицо.
Кто-то задел мои веки - я открыла глаза.
Маленькая игуана испуганно отпрянула от лица. Чешуйки на боках блеснули ослепительным изумрудом.
Я вспомнила эту маленькую ящерицу.
Храбрый Лис ловил малюток голыми руками и насаживал на острые ветки. Ящерки медленно коптились в дыме костра, их сок стекал на угли. Юноша запрокинув лицо, слизывал летящие масляные капли, и с хрустом перемалывал зубами вяленые хвосты:
- Мое тело станет таким же выносливым, живучим и ловким, как тело игуаны, - хвалился он. - Но и о твоем теле я тоже побеспокоюсь. Эту, самую жирную ящерицу, я приготовлю для тебя. Вырастешь - и будешь такой же быстрой и плодовитой, как игуана.
Вытащив добычу из мешка, он удивился:
"Погляди. У этой ящерицы синие глаза".
"Отпусти ее. У мамы такие глаза. И у меня. У нас одна кровь".
"Смеешься! Человек не родня игуанам!"
"А вот и родня!" - я вытряхнула мешок, и стайка пленниц скрылась в камнях.
"Это глупо, - сказал Храбрый Лис.- Все равно их поймают братья.
"Не поймают. Игуаны умные. Им хватит одного урока, чтобы впредь узнавать вас издалека".
Маленькая игуана снова коснулась моего лба.
Пусть бы она вонзила зубы в глаза, пусть бы прокусила жилы. Я устала умирать. Тело покрылось волдырями. Солнечные лучи прожарили его до костей. Острые грани песчинок сверкали, как маленькие стрелы, и горели острее граней алмаза, ярче золы из костра.