Петри быстро понял, что результаты его титанического труда «решительно опровергают» теории таких пирамидологов, как Смит{71}. Его уточненные данные не совпадали с теми, которые использовал Смит для своих вычислений, и полностью опровергали его выводы. Петри отнюдь не радовался этому, признаваясь, что предпочел бы, чтобы не он, а кто-то другой обнаружил «мерзкий маленький факт, убивший прекрасную теорию»{72}. Тем не менее некоторые из гипотез Смита возродились и получили подтверждение уже в настоящее время — благодаря работам таких специалистов, как Ливио Стеккини и Уильям Фикс (см. главу 1).
Сам Петри нашел подтверждение давней теории — о том, что «угол наклона граней Великой пирамиды рассчитан так, чтобы радиус описанной около основания окружности равнялся высоте пирамиды»{73}. Другими словами, пропорции сооружения точно отражали математическое значение числа «пи»{74}. Кроме того, Петри подтвердил, что размеры камеры Царя свидетельствуют о знаний геометрии Пифагора{75}.
Меньшинство,
намного превосходившее современников
Нет смысла отрицать, что Петри испытывал благоговейный трепет перед строителями египетских пирамид. Он пришел к убеждению, что носители такой совершенной технологии принадлежали к «новой расе», правящей элите, которая в эпоху Древнего Царства руководила сооружением пирамид, храмов и памятников{76}.
Что это была за «новая раса», так и осталось неясным, поскольку отличавшийся консервативными взглядами Петри рассматривал этих людей как немногочисленную группу избранных, обладавших технологиями, значительно превосходившими все то, что имелось у их современников. Они были руководителями строительства, определявшими буквально все — какой камень нужно использовать, какие инструменты применить, какие углы и размеры должны быть у возводимого сооружения. После того как все необходимые распоряжения были сделаны, завершение работы возлагалось на плечи рабочих, и такое положение дел заставляло Петри отмечать непростительные ошибки, которые наряду со свидетельствами необыкновенного мастерства встречались в таких сооружениях, как Великая пирамида. Так, например, Петри описывал точность разметки занимающего пять гектаров основания пирамиды как «триумф строительного искусства, когда величина ошибок не превышала толщины большого пальца»{77}, но в то же время изумлялся «поразительной небрежности и неуклюжести» тех, кому было поручено завершить строительство{78}. «Рядом с этими удивительными достижениями, — признавался он, — мы наталкиваемся на самые невероятные ошибки в нивелировании, облицовке, распиливании и сверлении»{79}.
Петри пришел к убеждению, что «образцы необыкновенного мастерства, часто встречающиеся в древности, определялись не столько широким распространением знаний и навыков, сколько меньшинством тех, кто намного превосходил своих современников; любое участие этих людей приводило к созданию шедевра. Только так можно объяснить сочетание шедевров с грубой и даже неаккуратной работой, встречающейся среди зданий и памятников этого же периода»{80}.
Что же это за «меньшинство, намного превосходившее современников», и что это за «новая раса», якобы существовавшая в Египте в незапамятные времена?
Археологические находки говорят в пользу гипотезы, что неизвестная раса, обладавшая беспрецедентными техническими знаниями, появилась в Египте еще в додинастическую эпоху, то есть примерно в 3500–3100 году до нашей эры. Захоронения в северных районах Верхнего Египта, датируемые концом этого периода, содержат «анатомические останки людей с гораздо большим объемом черепа и более высоких, чем коренное население этих мест»{81}. Выдающийся египтолог Уолтер Эмери, детально изучивший додинастическое и династическое общество Египта, был настолько поражен этими открытиями, что в своей книге «Древний Египет», вышедшей в 1961 году, сделал следующий вывод:
«…Любое предположение, что эти люди произошли от древнего населения страны, не имеет смысла. Смешение двух рас вполне возможно, но процесс этот медленный, и он мог завершиться к моменту объединения страны, тогда как в течение всего архаического периода различия между цивилизованной аристократией и народными массами были очень заметны — особенно в отношении обычаев погребения. Только к концу правления Второй Династии мы сталкиваемся со свидетельствами того, что низшие слои общества перенимают архитектуру и погребальные обряды своих хозяев»{82}.