Жаль также, что в Вене старый друг Виганда Стрцуговский, очевидно ставший первой жертвой фашистской пропаганды среди обычно мало интересующихся политикой археологов, в последовательно националистической газете «Рейнише-Вестфалише цайтунг» требует, чтобы фасаду замка из Мшатты длиной 48 метров предоставили пространство вдоль длинной стороны алтарного зала, как «памятнику нордического духа, противоположному эллинистическому властолюбивому искусству». Редакция газеты перефразировала это странное высказывание, изобразив его как «мировоззренческую борьбу нордического культурного духа против устаревшего культа Средиземноморья».
Доктор Беккер качает головой. Он тоже не считает демократическое общество, в котором живет и действует, идеальным, но все это пишется в 1926 году, когда сумасшествие еще не стало государственной доктриной, когда можно еще безнаказанно смеяться над продукцией коричневого духа, как над черно-бело-красным искусством фасадов. Существуют — и к ним относится министр Беккер — люди доброй воли, которые стремятся добиться честной и чистой демократии и проводить ее во всем, вплоть до цирка и музеев.
Буря в печати продолжала неистовствовать с опрометчивой горячностью. Пестрят заголовки статей: «Милет на Купферграбене!», «Музей штукатурки!» Но странно, о Пергамском алтаре никто не говорит, а ведь он действительно самый важный экспонат коллекции. Только доктор Беккер не забывает о нем и в мае ставит вопрос перед ландтагом о необходимости прекратить споры, так как по сути дела министерство и музей пришли к согласию.
Однако строительство по-прежнему не двигается вперед. Разве только Гофман втихую заказал бронзовые квадриги для крыши, которые все уже считали ненужными. Комиссар по экономии вынужден был сказать свое решающее слово, да и министр тоже. Заказ на бронзу аннулируют, и в июле 1926 года наконец начинают сооружение стеклянной крыши для алтарного зала, которая могла бы быть закончена (конечно, если бы не было хаоса упадочнического времени и споров потерявших веру людей) уже несколько лет, а может быть, и десятилетий назад. Зимой, в то время как архитекторы, и прежде всего Вилле, еще спорят с археологами о технической реконструкции злосчастных рыночных ворот, а газетный шум постепенно затихает, доктор фон Массов в наступившей тишине начинает восстановление алтаря. В некоторых местах фриза он заменяет последовательность расположения плит, принятую Герканом, и порядок реконструкции Пухштейна. Наверное, ни тот ни другой по восстановили алтарь таким, каким он был две тысячи лет назад во времена Эвмена II. Ведь слова Библии о том, что наши знания несовершенны, действительны не только по отношению к знаниям, но и к познавшей почти все науке, так как сами знания и познание изменяются с течением времени. В первую очередь и более всего это относится к находкам Хуманна, которые надо пересмотреть в свете самых новейших данных. Пусть следующее поколение вновь все перестроит, но мы должны действовать в соответствии с тем, чего достигли.
«В конце мая 1927 года, — докладывает министр ландтагу, — отделочные работы Пергамского зала должны быть закончены. После этого на очереди стоит завершение Немецкого музея, а затем уже архитектурных залов».
Один — ноль в пользу Виганда? Не совсем. Генеральный директор фон Фальке должен уйти на пенсию, и теперь господствует мнение, что Теодор Виганд станет его преемником. Видимо, так считает и сам Виганд. Иначе чего же еще он должен добиваться? Он уже тайный советник и не может причислить себя к личному или даже наследственному дворянству и получить титул «его превосходительство» лишь вследствие революции 1918 года. У Веймарской республики нет лучшего звания, чем титул генерального директора музеев (то, что Виганд станет президентом Германского археологического института — это звание Виганд получил в 1932 году — и государственным советником — национал-социалистом — такой титул достался Виганду в 1934 году вместе с орденом «Орлиного щита», — в то время, когда барабанщик из Браунау[74] был еще довольно незначительной фигурой, конечно же, невозможно было предвидеть, поскольку тогда все ориентировались на прошлое, а не на будущее!). Итак, генеральный директор? Надо надеяться. Но Виганд все же реалист и вовсе не уверен, что правительство даст такую важную должность рьяному реакционеру и националисту. Лучше придерживаться старой, хорошо известной пословицы о лисе, для которой виноград слишком зелен, тем более что повсюду говорят о больших перспективах в развитии музеев и археологии. Вряд ли ему смогут доверить должность, значение которой все время растет.
В конце концов было принято то решение, которого опасался Виганд: генеральным директором станет политически нейтральный человек и дельный ученый, профессор новой истории искусств в Галле и исполнительный советник министерства просвещения и вероисповеданий в Берлине — Вильгельм Ветцольд.
Виганду остается только (только? Достаточно ли ему, прирожденному организатору, этого только?) должность первого директора Античного отдела, но он получает теперь достаточно времени для проведения раскопок где-нибудь далеко от Берлина. Пергам, старый Пергам манит его, наследство Карла Хуманна, наследство Александра Конце. И вот в конце марта 1927 года Виганд начинает на крепостной горе новые раскопки (продлившиеся до 1936 года), задачей которых было в первую очередь исследовать сад царицы. Находки оказались совсем другого рода, чем ожидали: не храмы и не дворцы, а крепостные арсеналы и зернохранилища, расположенные так высоко, что вражеские ядра не могли их достать. Среди щебня нашли черепок с печатью, относящийся к 40-му году правления царя Аттала, следовательно, примерно к 201-му году до нашей эры. Склады, снабженные вентиляцией, неслыханно велики: каждый из них вмещал, если засыпать его ячменем только на метр высоты, 175 тысяч килограммов — годовой запас для тысячи жителей. Потом начали раскапывать дворец царицы, затем открытый Хуманном Асклепион вместе с жилищами жрецов, врачей и пациентов. В конце концов наступает очередь храма Сераписа и Исиды в Нижнем городе.
В Берлине вновь вспыхивает спор. Неожиданно Гофману (семидесятипятилетний Гофман в конце-то концов только на протяжении восемнадцати лет мог считаться компетентным архитектором по строительству музеев) приходит в голову мысль во изменение плана его предшественника Месселя передвинуть вперед фронтон алтаря на три с половиной метра. При давно уже утвержденном и осуществленном проекте, который предусматривал тридцатиметровую глубину зала, разница по новому плану составила более десяти процентов, что создавало совершенно иную пространственную картину.
Это лило воду на мельницу доктора Галла, который хотя и не был партийным соратником Гофмана, но все еще пользовался авторитетом в министерстве, а следовательно, являлся человеком могущественным. Выступая всякий раз против всего, что имело хотя бы какое-нибудь отношение к Пергамскому музею, Галл с превеликим удовольствием пользовался любым удобным случаем, чтобы дать своим музыкантам команду начать новое da capo. Престарелый Теодор Вольф публикует в «Берлинер тагеблат» передовую статью в форме слащавой элегии, которая оплакивает старый Пергамский музей; автор этой статьи высказался за реконструкцию всего алтаря.
Здесь он пошел даже дальше Гофмана, который, по крайней мере, точно знал, как отличаются «три с половиной» от «около тридцати метров». Но разницу между взглядами того и другого не заметили ни редакторы, ни читатели. Эта же газета публикует тремя неделями позже тревожную заметку, сообщив о том, что в Пергамском музее собираются поставить весь алтарь. Компетентные опровержения Цана и фон Массова читают лишь немногие. Опять общественность основательно сбивают с толку. Советник по строительству Вилле, который, кстати, 18 лет занимает эту должность, тоже склоняется к постройке особого здания для всего алтаря: строительство продлится лишь три четверти года и будет стоить два миллиона.
Более последовательного da capo уже быть не может, так как ровно 20 лет назад уже делались подобные предложения, противоречащие проекту Месселя.