В пергамской крепости Виганд читает вырезки и статьи из газет, которые ему направляет музей. Он коЛеблется недолго, прежде чем решить, следует ли ему совершить полный поворот назад и сойтись с теми, кто хочет осуществить его первоначальное желание: реконструкцию всего алтаря. Советник по строительству Вилле осаждает его телеграммами и письмами, в которых цитирует Виганда 1907 года, выступающего против Виганда 1927 года. Но Виганд тверд; он переживает свой звездный час, подчиняется сильному, которого зовут Мессель, и признает его старый проект правильным. Он прощает ему рыночные ворота и строительный ящик с каменными кубиками. Виганд отправляется в Берлин, выступает на заседании комиссии по строительству с критикой нового проекта и в защиту плана Месселя, то есть за единственно возможный вариант восстановления алтарного зала.
У Виганда в папке лежит заключение. Его написал друг юности Виганда по совместной учебе в Афинах Пауль Вольтере, который уже более 20 лет является ординарным профессором археологии. Вольтере работал в Пергаме у Хуманна и, будучи близоруким, часто падал на раскопках, терял свои запонки и другие мелкие предметы, все забывал и вынужден был терпеть брань Хуманна, который постоянно кричал ему: «Эй, вы, филолог!» И все-таки взгляд у него ясный и проницательный. Вольтере пишет: «Невозможно получить нужный эффект от монументального памятника, который прежде был органически вписан в ландшафт, если поместить его в музей. Единственное, что могло бы покрыть немалые финансовые расходы и создать пространственное впечатление — это изобразить всю пергамскую крепость. По этого, конечно, добиться нельзя. В таком случае пришлось бы привезти в Берлин всю долину Каика и всю гору Пергама вместе с крепостью. При планируемом восстановлении алтаря обеспечен показ лишь отдельных элементов действия, изображенного на рельефах. Создать подобие древнего строения можно только путем реконструкции одного фасада. Ничто другое невозможно, и жертвовать миллионами ради чистой фантазии безответственно. При данной ситуации самым выгодным и правильным будет по возможности точное восстановление скульптурных деталей на фронтоне алтаря. Видеть все четыре стороны одновременно было бы доступно лишь четырехглазому Зевсу из аргосской Лариссы. Полная реконструкция не представляла бы, следовательно, ценности ни для восстановления совокупности действия, ни для приближения к исторической действительности. Единственную ценность этот проект представил бы только для экскурсоводов, которые могли бы обводить посетителей вокруг алтаря и сами верили бы в то, что объясняют все в правильной последовательности».
И Галл и Виганд выступили на заседании. В конце концов министр вынес решение:
— Я согласился бы на перестройку лишь в том случае, если бы вес специалисты отбросили в сторону план Месселя и одобрили бы новый проект. Но так как этого не случилось, для меня план Вилле — Галла более не существует. Итак, без всякого промедления и затяжек следует осуществлять проект Месселя.
Дальнейшее — и в печати об этом немало сказано — можно назвать лишь запоздалой перебранкой. Комитет ландтага присоединяется к решению министра; доктор Галл уходит в отставку.
Один — ноль в пользу Виганда. Или теперь уже можно сказать: десять — ноль? Стоп, кажется, еще кое-что идет ему на пользу. В августе Совет министров Турции принимает решение подарить лично Виганду в память о счастливых раскопках Милета и Дидим 32 ящика драгоценных архаических архитектурных деталей, которые Виганд сразу после получения передает Пергамскому музею. Опять камни! Турция стала республикой, Германия тоже, но крылатое слово султана, которое он произнес, передавая фасад замка из Мшатты в дар Вильгельму II, все еще живо: «Voilà ces… imbéciles étraugers, je les console de pierres cassées»[75].
Борьба окончена. Победителя зовут Теодор Виганд, и. пожалуй, иначе и не могло быть, ведь это был великолепнейший, неповторимый организатор. В конце 1927 и весь 1928 год работа в залах Пергамского музея шла полным ходом. «На стройке стоит такой шум, — пишет Массов Виганду, — что можно объясняться друг с другом лишь с помощью рупоров». Осенью 1928 года фронтон алтаря в основном поставлен, и теперь приступают к сооружению дополнительных залов. Споров, конечно, все еще достаточно. Так, Гофман хотел поместить над фризом изображения колонн верхней части алтаря, собирался пристроить к парадному крыльцу более удобную деревянную лестницу для хромых, которые, возможно, будут посещать музеи. Так, полиция настаивала на постройке ограждения, чтобы никто не упал в котлован и не погиб. Гибнут, однако, только эти и подобные им предложения, а чистые, просторные и красивые залы ждут будущих посетителей.
Глава шестая
С 21 по 25 апреля 1929 года Германский археологический институт — самый старый и значительный археологический институт мира, по примеру которого образовались потом и все остальные, — отмечал столетие со дня своего основания.
В течение нескольких дней Берлин был центром искусствоведческого мира. 37 правительств (включая правительства Доминиканской республики и Эквадора) и 336 научных институтов из 30 стран мира прислали своих делегатов в Берлин.
Около 800 мужчин (и 14 женщин!), представителей науки, искусства и государственных учреждений, собрались на юбилей института, празднование которого началось 21 апреля вечером с торжественного заседания в пленарном зале рейхстага.
Громкие имена, звания, ордена. Столетняя работа института, не прерывавшаяся и во время войны, спаяла ученых всех стран. Впервые в истории и, кто знает, может быть, в последний раз, собралась большая часть сотрудников института и почетных членов, чтобы с помощью личных контактов углубить то, что и так связывало их духовно. Среди присутствующих находились потомки учредителей, правнуки Вильгельма фон Гумбольдта, немецкие и британские внуки Бунзена, дети пионеров института, трудившихся во второй половине столетия: Александра Конце, Карла Хуманна, Адольфа Михаелиса и Генриха Бруина.
— Показать корни, из которых выросла наша культура, — сказал министр иностранных дел доктор Штреземан в своей торжественной речи, — величайшая задача археологической науки. Это не означает, что археологи должны лишь рыться в мертвых, засыпанных пылью веков вещах. Если археология извлекает из недр земли замечательные памятники древности, спасает и объясняет их, то не является ли ее целью как можно скорее познакомить с ними широкие круги общества? Такая демонстрация оживит эти мертвые вещи, раскроет стоящие за ними духовные силы прошлого и культурные традиции, передающиеся из поколения в поколение. Именно так усваивается великое наследство прошлого всеми пародами. Поэтому в поисках памятников древности объединяются представители всех наций и между ними возникает взаимопонимание на пути к общей цели. Каждая совместная научная работа приобретает международный характер. Германский археологический институт всегда оставался верен своему принципу мира и дружбы между народами. Этим принципом руководствовались его основатели, которые в своей деятельности следовали традициям Гёте и Винкельмана.
Затем слово взял министр Беккер.
— Все культурные народы, — сказал он, — с восторгом встречают каждое археологическое открытие, возрождающее великое наследие античной эпохи. В славном соревновании наций главным вкладом немецкого народа в дело изучения древних культур была научная постановка этих исследований и исключительно кропотливая работа немецких ученых. Своим трудом и техникой производимых ими раскопок они обеспечили всеобщее уважение к археологической науке и се замечательным достижениям.
Речь следовала за речью: приветствия, благодарности, пожелания, надежды… Последним выступил старейший член института, Нестор немецкой науки, Ульрих фон Виламовиц-Мёллендорф, которому перевалило уже за 80. Говорил он не столько о президенте и директорах института, сколько о своих собственных секретарях. Он тоже присоединился к многоголосому хору, прославлявшему объединение на. ций иод властью археологии, научную солидарность, которая выходит далеко за пределы каждого отдельного института. Почтил он и отца науки о древностях, сына сапожника из Стендаля, Иоахима Винкельмана, который еще в тот век, когда мало кто интересовался историей, предвосхищая будущее, написал общую историю изобразительного искусства. Виламовиц сказал: «История возвеличивает или забывает народы, страны или отдельные события. Но в искусстве бывают такие периоды, когда относительное поднимается до уровня абсолютного. В такие времена в искусстве горит пламя, которое ярко светит. И не только светит, но и греет. Согревает душу, укрепляет духовные силы. Если в день праздничный можно ограничиться благоговейным созерцанием вечно прекрасного, то это созерцание дает силы для того, чтобы успешно и охотно трудиться в дни будние. Яркое пламя и священный огонь надо беречь, и назначение науки — собирать хворост для того, чтобы поддерживать этот огонь. Археология — это весталка, которая хранит священный огонь».