И действительно, пергамская библиотека имела большие шансы обогнать александрийскую, если, конечно, Эвмен будет еще долго жить и время для Пергама останется мирным и благоприятным. Если Аттал I на все свободные деньги покупал художественные произведения, то его сын расходовал их на книги. И это несмотря на охватившую весь тогдашний мир библиоманию и крупные закупки Птолемеев, которые сильно взвинтили цены на книги. Одни свитки авторы сами дарили библиотеке, другие попадали через руки коллекционеров, которые стремились выгодно продать свои сокровища и уступали их тем, кто больше платил. Но особенно много книг привозили закупщики, которых царь посылал повсюду, где только торговали книгами: в Родос, Афины или даже в Александрию. Существовала, например, большая библиотека Аристотеля и его последователя Теофраста, которая в качестве наследства перешла к потомкам перипатетика Нелия, жившим в Скепсисе (значит, они были подданными царя Эвмена) и ровным счетом ничего не понимавшим в книгах. Незащищенные от пыли и паразитов лежали у них эти ценности, словно капуста и свекла, в чулане. Один закупщик обнаружил их и предложил довольно большую сумму. Только тут наследники поняли, что этот, с их точки зрения, никому не нужный хлам можно обратить в деньги, и потребовали за книги в три раза больше. Чтобы книги не разворовали, они спешно закопали их под домом. Но пока уполномоченный царя помчался на лошади в Пергам, чтобы получить более широкие полномочия, закупщик Птолемея перехватил добычу.
Конкурентная борьба между обеими библиотеками и их владельцами усиливалась с каждым днем. Это длилось до тех пор, пока Птолемей внезапно не запретил вывоз папируса из своей страны. Он полагал, что пергамская библиотека на вечные времена останется лишь с тем, что у нее есть. И действительно, что было теперь делать сотне каллиграфов, состоявших на службе у царя Эвмена и переписывавших те книги, которые нельзя было приобрести? Имеющегося запаса папируса надолго не хватит. За границами Египта папирусом не торгуют, а Египет, как уже было сказано, запретил его вывоз. Расчет Птолемея был, как видите, прост. Но одного Птолемей не учел: в Пергаме жили не только ученые-филологи, но и многоопытные практики. Они вспомнили об одном материале, которым мир пользовался примерно лет четыреста назад, еще до появления папируса. Это дифтера — отбитая, вытертая и заглаженная кожа животных, которая по качеству оказалась даже лучше папируса: гладкая, белая, блестящая, почти вечная. Как из-под земли в Пергаме вырастает новая промышленность, которая вскоре стала снабжать материалом для письма не только царскую библиотеку, но и половину мира, так как пергамент быстро завоевал признание переписчиков и книголюбов.
В библиотеке было двести тысяч свитков. Всюду о ней говорили, везде ориентировались на знания ее библиотекарей, ее рецензентов, на ее каталоги, на проводившиеся в ней исследования произведений Гомера, на работы математической и естественнонаучной пергамских школ. Без пергамской библиотеки, без этого святилища науки мир уже немыслим. Она и вправду была святилищем. Это же не случайно, что библиотека примыкала к храму и входила в состав священного округа, а Эвмен повелел воздвигнуть в главном ее зале статую Афины. Это была вольная копия известной во всем мире статуи Афины Фидия из Парфенона, изваянной из золота и слоновой кости. Высотой в два человеческих роста (следовательно, одна треть оригинала), стояла эта статуя из пеителикийского мрамора на возвышении, высоко над читателями между книжными полками, как бы охраняя науку и ученых. Опять-таки она была символом великого прошлого, с которым так тесно связаны Пергам и его царь.
Это была та самая Афина, которая уже во времена Аттала получила новый титул — Ники-«Победоносной». Как было не почтить первой эту дарующую победы богиню? Ведь именно благодаря им возникли в Пергаме все эти здания, преобразившие его лицо. Почтена она должна быть и главным сооружением, еще не законченным, которое сейчас спешно воздвигалось.
Глава шестая
Это был третий грандиозный замысел победоносного царя. Состоял он в том, чтобы воздвигнуть памятник — посвящение дарующим победы — Афине и богам Олимпа вообще. Старый жертвенник на каменном утесе к югу от храма со временем разрушился. Эвмену пришла мысль построить новый алтарь, чтобы отблагодарить богов за оказанные ими благодеяния его царству. Так должно быть сказано в посвятительной надписи, начертанной бронзовыми буквами. Но так как благодарность следовало выразить огромную, то, следовательно, и сооружение должно было быть гигантским. Однако для такого строительства на священном участке не хватало места: повсюду стояли статуи, а в центре — большой памятник, воздвигнутый по случаю победы царя Аттала над галатами. Следовательно, священный участок надо было расширить.
На севере и востоке этого сделать было нельзя из-за других сооружений, на западе — мешала стена, но на юге, между террасой храма и святилищем Диониса, открывалась такая возможность. Здесь намечался квадрат, стороны которого были равны примерно двум третям стадии каждая. Нужно только снести несколько старых и обветшавших жилых домов, сгладить скалы и, чтобы еще больше расширить участок, соорудить опорную террасу. Но все это были мелочи по сравнению с теми преобразованиями, которые следовало быстро провести в самой крепости. Так же как Аттал, который всегда знал, чего он хотел, знали это Эвмен и его советники, архитекторы и художники.
Дни и недели проходили в долгих обсуждениях. В них принимали участие также жрецы и ученые из библиотеки, особенно те, кто хорошо знал греческую теологию.
Современные сюжеты в изображениях не совпали бы с религиозно-посвятительным назначением памятника. Надо было найти параллель в истории богов и героев с победами Атталидов. Но где ее найти? Один из советников предложил изобразить подвиги Геракла, но Эвмен это предложение отклонил. Правда, Геракл через своего сына Телефа считался родоначальником семьи Атталидов. Однако сравнивать деяния пергамских царей с подвигами Геракла было бы неоправданным преувеличением. Такое могли бы себе позволить Птолемеи и Селевкиды. Но для греческих царей, каковыми считали себя Атталиды, это было неприемлемо; они не разрешали, чтобы их чествовали как богов еще при жизни, хотя так всегда поступали другие восточные монархи.
Персидские войны? Такое сравнение подходило бы больше, но эти войны были скорее историей, чем теологией. Можно было бы использовать в качестве сюжета мифические войны между лапифами и кентаврами, греками и амазонками, греками и троянцами, но все это не особенно подходило: ведь речь должна была идти о посвятительном даре богам. Гигантомахия? Древняя борьба олимпийских богов с гигантами? Такое сравнение прямо-таки напрашивалось. Кроме того, этот сюжет грандиозен, монументален, всеобъемлющ.
Это не была борьба между добром и злом, ибо в представлениях греков гигант вовсе не олицетворял собой зло, а божества — добро. Божества вообще были одинаково далеки от добра и от зла. А вот между светом и тьмой, между сдержанностью и разнузданностью, между разумным порядком и хаосом, между культурным образом жизни и варварством действительно лежит пропасть. Варварами были галаты, нашествие которых отразил отец и которые сейчас готовились к новому вторжению. Варварством была и жажда власти и страсть к уничтожению, присущие Антиоху и другим врагам Пергама (варварами были римляне с их непомерной алчностью, хотя об этом нельзя было говорить громко, так как они пока — пока еще! — выступали в роли добрых друзей). А с другой стороны, не стремился ли Пергам, начиная с Филетера, сохранить все хорошее и вечное из греческого наследия и не был ли Пергам форпостом в борьбе за греческий образ жизни и греческие верования в этом варварском и умирающем мире? И разве не будет Пергам и в дальнейшем стремиться к тому же, пока боги не откажут ему в своем благоволении?
И еще: сюжет гигантомахии, можно сказать, афинский, потому что изображения, связанные с этой битвой, ежегодно вышивали на одежде богини Афины в день ее праздника.