Что он там говорит? Странно, одни слова ветер вырывает из его уст и рассеивает в брызгах и шуме моря, а другие доносит до слуха гребцов.
— Друзья, — слышат они его мальчишеский голос, — не отчаивайтесь! Давайте быстрее работайте веслами, которые у вас остались. Мачта сломана, руль вырван. Ну и что с того? Корабль носит имя «Токсема» — «Стрела», а стрелы достигают цели, если знает ее стрелок. А он ее хорошо знает. Стрелок — это Александр, наш победоносный царь, тот, кому союзники — боги. Наша цель — Эфес, и мы достигнем ее во что бы то ни стало. Мы должны ее достигнуть. Я посланец царя и везу ему важное письмо, которое он ждет в Вавилоне. Как имя богини, покровительствующей царю, друзья?
— Тюхе! Судьба! — раздается дружный хор гребцов, которым придали новые силы эти несколько слов, подхваченных ветром.
— Тюхе будет рядом с нами так же, как она всегда стоит рядом с царем. Agathe tyche! Да благоприятствует нам Судьба, друзья!
— Да благоприятствует нам Судьба, таксиарх!
Волны бросают друг другу когда-то гордую триеру, как вырванное с корнем дерево. От нее уже почти ничего не осталось. На волнах лишь жалкие обломки корабля. И все же триера не тонет. «Токсема» еще держится, хотя она полностью во власти волн.
Никто из тех, кто на корабле, не знает, сколько прошло времени с начала шторма, никто не знает, куда отнесло их бурей. Один моряк, считающий себя знатоком Эгейского моря, угадывает в показавшемся впереди кусочке земли остров Серифос, который расположен на полпути между Пелопоннесом и Паросом. Другой, который считает себя не менее знающим, думает, что это Лебинтос — остров, что лежит на полпути между Паросом и Милетом. Очень может быть, что они оба не правы. В конце концов не все ли равно, где мы находимся. Главное, что мы живы и ветер, кажется, постепенно слабеет. Когда пройдет ночь, мы сможем встретить рыбаков среди островов и островков, которыми покрыто море. Они доставят нас на берег, будут ухаживать за нашими ранами и, пожалуй, даже починят нашу славную «Токсему».
Ночь холодна, как зимой. Кажется, будто звезды — зеленые, синие, красные — совсем низко спустились к морю. Сильный и холодный северный ветер сменил бурю. Люди на судне дрожали от холода: почти все одеяла да и вообще весь багаж смыло за борт; у людей не осталось ничего, кроме изодранной в клочья одежды. Нет вина, чтобы согреть кровь, нельзя и подумать о том, чтобы сварить пищу, хотя бы из тех скудных запасов, которые уцелели. Дерево размокло, как губка, а фасоль и ячмень пропитались соленой водой. Сатрап уже не занимает кресло из золота и слоновой кости, и нет на нем роскошного платья. Сидя на корточках, перс пристроился на мокрых досках палубы. Лицо позеленело, борода, прежде холеная и подстриженная, теперь намокла и повисла, жалкая и взъерошенная, как у старого сатира; он хнычет, словно маленький ребенок. Несколько еще не разбитых весел гребцы с трудом опускают в воду. Они делают это только для вида, они знают, что труд их бесполезен.
Филетер мечется от носа к корме и от кормы к носу. Мечется не столько потому, что ему нужно согреться, а больше из-за снедающего его нетерпения. Ведь он везет важное послание царю! Не потеряет ли он из-за бури и кораблекрушения несколько дней? По своим расчетам, он мог прибыть в Вавилон 16 или 17 десия. Тогда он поспел бы вовремя. Ведь выступление армии и флота, которые должны совершить новые подвиги и потрясти весь мир, намечено на 21-е и 22-е. Филетеру ясно, что триера носится где-то среди волн Эгейского моря. Даже если она сейчас ближе к Ионийскому побережью, чем к Элладе, то все равно это ужасно. Он понимает, что триера совершенно не способна к самостоятельному плаванию.
Если бы им повезло, с наступлением дня они могли бы встретить на своем пути большой остров с хорошей верфью, но даже в этом случае понадобится не менее восьми дней, чтобы корабль вновь мог оправдать свое имя. Как бы то ни было, дни шторма и эта ночь затишья — упущенное время, а к нему придется прибавить и дни простоя. Получается девять дней. И если бы даже потом, ни с чем не считаясь, он загнал всех лошадей на почтовой дороге и себя самого, то все равно сэкономил бы не более двух дней. Итак, в Вавилон он опоздает по крайней мере на три дня.
У Филетера сдавило горло и невыплаканные слезы обожгли покрасневшие от воды и ветра глаза. Что сказал ему царь задолго до сегодняшнего дня? «Ты верен, Филетер, и надежен. Поэтому я отправляю тебя с самым важным поручением. И надеюсь на тебя. Да благоприятствует тебе Судьба, Филетер». Ах, разве может помочь мне даже вся любовь, вся надежда и вся верность мира, если корабль, как гвоздями, вколотило посреди моря и он ни на шаг не продвигается вперед?
Наконец горизонт подернуло серой дымкой, побледнели звезды. Наступало утро. Триера приблизилась к маленькому островку, но выглядел он так, как и тысячи других островков этого архипелага. Измученные люди по-прежнему не могли определить, где они находятся.
Бледное солнце медленно поднялось из-за постепенно успокаивающихся волн; скоро оно стало желтым, как шафран, и теплый свет, окрасив море в цвет жидкого гиметтского меда, известил потерпевших кораблекрушение о наступлении новой жизни и о новой надежде.
Вдалеке у острова показались лодки — три, пять, восемь, теперь их уже одиннадцать. Одиннадцать лодок, вышедших на рыбную ловлю. Заметив дрейфующую триеру, они сразу изменяют свой курс. Рыбаки, видимо, решили, что здесь их ждет более легкая добыча, побогаче той, какую могут подарить им их сети. Вот уже лодки со своими кирпично-красными парусами и тяжелыми веслами приближаются к триере. Стоило рыбакам увидеть людей на корабле, как алчное желание овладеть добычей сменилось готовностью прийти им на помощь.
Да, положение оказалось лучше, чем можно было предполагать. Родной остров рыбаков — Киварос лежит на восток от Аморгоса и относится к Спорадам.
Быстрым взором Филетер окинул лодки и тут же приметил самую лучшую, хотя не самую большую и красивую. И вот он уже подзывает рыбака, ее владельца:
— Я посланец царя, — кричит он своим странным голосом. Бессонная, холодная ночь сделала его еще более хриплым, и потому он уже не кажется таким мальчишеским. — Бросай канат, чтобы я мог спуститься к тебе. И как можно скорее доставь меня в Милет, понятно?
— Ветер неблагоприятный, господин. Я не уверен, что мы успеем доплыть туда за один день. И нужно бы вернуться на остров, чтобы захватить провиант.
— Хватит тебе на сегодня?
— Да, господин.
— Ну, тогда поплывем без задержек. Я вчера сытно пообедал и могу теперь не есть до тех пор. пока мы не прибудем в Милет. Хорошо бы только достать вина. Попроси у товарищей. Ведь сейчас они все вернутся на остров и им не понадобится продовольствие. Еще лучше, если тебе дадут для меня хлеба и немного луку или инжира. Между прочим, ветер меняется, и завтра утром мы будем в гавани Милета. Давай быстрей бросай сюда канат!
— Эй, таксиарх, — прокашлял сатрап, — я был бы тебе весьма обязан, если бы ты подозвал ко мне хозяина вон той большой лодки. Я не понимаю диалект этих островитян. Я тоже очень спешу.
— Куда тебе спешить? — бросает ему через плечо Филетер. — Что-то я пока не замечал такой поспешности у вас, чиновников. Кстати, та большая лодка да и все другие в первую очередь должны перевезти гребцов и моряков на землю. Они вынесли больше нас и не меньше тебя спешат — ведь им надо ремонтировать корабль. Они на службе у царя.
Бурное одобрение обрушивается на того, кого еще вечером хотели бросить за борт, в шуме тонут и полу-просительный, полувозмущенный вопрос сатрапа: «А я разве не на службе у царя?» и быстрый ответ таксиарха: «Может быть. Но в первую очередь все вы слуги своего живота, своего денежного мешка и своего гарема».
— Мы еще поговорим с тобой! — угрожает сатрап, побледнев от бешенства.
— Плевать я хотел на твои угрозы, — кричит Филетор и, словно кошка, сползает по канату в лодку рыбака.
— В добрый час! — прощаются с ним моряки и машут руками, пока рыбак и его пассажир всем телом налегают на весла, чтобы поставить парус по ветру.