Эвмен молча кивнул головой, повернулся и возвратился к себе на корабль.
Теперь он снова дома и радуется Никефориям, радуется гораздо больше, чем год или два назад. Тогда некоторые греки еще недостаточно хорошо понимали его и сомневались в том, действительно ли он является наследником и подлинным продолжателем эллинских традиций, как считали раньше. Вспоминая сейчас прошлое, Эвмен приходит к мысли, что покушение на его жизнь в Дельфах не было делом лишь одного цареубийцы — сама Греция отказывалась от него как от союзника Рима.
Но теперь известие о глубоком и горьком унижении, которому подвергся царь, словно на крыльях, разлетелось по всему греческому миру; все узнали, как римляне пытались натравить брата на брата и как они обошлись с Эвменом. Поэтому не удивительно, что некоторые греческие города в самый последний момент дали согласие на участие в Никефориях. Эвмен был рад этому. Пусть государства, взгляды и устремления расчленили мир. Цельным, как и прежде, остался лишь эллинский гений. Ему были обязаны своим появлением и Никефории и великий Пергамский алтарь, который предстояло теперь освятить.
Наконец наступили дни праздника. Пергам стал центром всего, что чувствовало себя истинно греческим. Из Этолии и Беотии, Аттики, Ахами, изо всех областей древней Эллады прибыли гости; из Македонии и Фракии, из Малой Азии от Пафлагонии и Понта до Тавра, из Сирии и египетской Александрии, из Сицилии и Массалии, из греческих городов на Таврическом полуострове, из Тира и Ольвии, что в стране скифов. Да, здесь можно было увидеть и людей, которые сразу бросались в глаза своими необычными одеяниями, людей, пришедших почти с краев ойкумены, из города Артана в Иберии и из индийских областей, в которых Александр некогда начал распространять греческий язык и культуру.
Пусть мир отдохнет от войн и воинственных кличей. Сюда все пришли на мирйые состязания в честь богини, даровавшей Атталидам победу; да и не только в ее честь, но и в честь всего того, что составляет самую сущность греческого образа жизни.
С изумлением и восхищением ходят все эти люди по обновленному городу. Они считают, что если город и нельзя назвать точной копией Афин, то лишь потому, что он еще прекраснее. Сами афиняне соглашаются, наконец, с тем, что город этот — вторые Афины. Изумленные, стоят они перед огромной статуей царя на Нижнем рынке, который словно приветствует их. Ходят слухи, что сам Эвмен, как нередко бывало и раньше, лежит больной, но есть надежда, что он все же сможет принять участие в празднестве. Пока что они знакомятся с Эвменом по его изображению и находят, что у него есть некоторое сходство с великим Александром. Менекрат, наконец освободившийся от всех своих забот, сегодня смешался с праздничной толпой. Не без удовольствия слушает он замечания прохожих. Он-то знает об этой статуе немного побольше, чем чужеземцы. Ведь это его, Менекрата, работа. До сих пор она была скрыта от взглядов в одном из дворов крепости, так как не особенно нравилась царю.
Эвмен II
— Ты изобразил меня таким, какой я есть, — сказал он. — И пусть это сверхмодно, но мои пергамцы не захотят смотреть на этот портрет. Таким они видят меня каждый день, когда я иду, покашливая, по городу, с некрасивыми красными пятнами на щеках и с жалкими, тонкими прядями волос, которые даже мой парикмахер не в состоянии превратить в красивые локоны. Смотри, Менекрат, люди зовут меня Эвергетом и Сотером — «благодетелем» и «спасителем», потому что Тюхе — богиня судьбы — всегда была ко мне благосклонна, а я с помощью Победоносной богини смог отразить всех врагов. Это великие имена и титулы, мой друг, но они плохо соответствуют моему внутреннему миру, а еще хуже моей внешности. Soma sema — «тело — могила души» — сказал мудрец. Тело — лишь надгробный памятник. Это, конечно, правильно, но люди не хотят смотреть на мой надгробный памятник именно потому, что они называют меня спасителем. Вечный мой кашель ты, к счастью, не можешь запечатлеть в мраморе, но о том, что у меня стала появляться лысина, ты не забыл. Извини меня, но я воспринимаю свою голову в твоем изображении такой же отвратительной, какая она и есть в действительности. Не посчитай это тщеславием, но не можешь ли ты переделать мой портрет так, как мне хотелось бы выглядеть и как хотел бы меня видеть народ?
Менекрат выполнил просьбу царя, хотя практически почти ничего не изменил. Лицо царя осталось для него неприкосновенным. Лучше и вернее невозможно было изобразить его внутреннюю силу и страстность. Лучше не мог он изобразить и брови, и слабые тени под глазами, и худые щеки, и скорбную линию рта. Он передал ощущение тех страданий, которыми была отмечена вся жизнь этого человека. Будучи полководцем, он много раз был вынужден покидать поле боя для того, чтобы лечь в постель. Единственное, что позволил себе Менекрат, это изменить волосы Эвмена, которые на протяжении жизни меняются у каждого человека. Он убрал те жидкие пряди, которые изобразил, следуя натуре, и уложил на голове царя пышный венок из вьющихся локонов, оставив лишь место для ушей, которые он не трогал. И сразу же вся статуя словно переродилась. Индивидуальные черты царя отступили на задний план. Эвмен-человек превратился в Эвмена — царя Пергама. И произошла эта метаморфоза благодаря пряди волос на лбу. Она сразу же приблизила Эвмена к Александру, к его обожествленному образу — предмету подражания всех властителей того времени. Но у кого же было больше прав стать преемником Александра, чем у Атталида Эвмена II?
Итак, теперь он приветствует на Нижнем рынке гостей из далеких и близких стран. В канун праздника они могли его увидеть и в новом театре, прилегающем к западной стороне храма Афины, где происходили музыкальные состязания Никефорий.
На Нижнем рынке собрались гости. И молодые и старые — жизнерадостные эфебы, юноши, мужчины, опирающиеся на посохи старцы, атлеты и художники. Были здесь и купцы; они не хотели упустить возможности заключить новые торговые сделки или закрепить старые знакомства. И, конечно же, сюда прибыли ученые, желавшие познакомиться со знаменитой библиотекой. Среди приехавших — живописец и скульптор Пиромах. Его скульптуры — Алкивиад, Харита со стоящим перед ней на коленях Приапом — приводят в восторг всех знатоков. Теперь Пиромах хочет создать статую Асклепия для храма его имени, построенного перед воротами города. Его сопровождает ученик — живописец Мидон из Солы. К ним присоединился также Эвтрезий, совсем молодой скульптор из Аттики. Он только закончил свою учебу в Афинах и, поскольку был беден, заработал себе деньги для поездки в Пергам, нанявшись матросом на шедший туда корабль. Только успел Мидон представить его знаменитому Пиромаху, как они уже нашли общий язык, будто бы знали друг друга долгие годы и не лежала между ними целая человеческая жизнь.
Эвтрезий не застенчив — его не смущают ни возраст, ни слава собеседника. Тот, кто имеет глаза скульптора, сквозь одежду видит наготу человека и не строит себе иллюзий. У него еще есть время до начала торжественного шествия, чтобы рассказать Пиромаху о художественной жизни в Афинах. Жестикулируя худыми и длинными руками, он как бы иллюстрирует свои слова, а его узковатые, кажущиеся мечтательными глаза под тонкими, словно нарисованными дугами бровей то в упор смотрят на собеседника, то останавливаются на том или другом прохожем, проталкивающемся через толпу. Когда он поворачивает свою бросающуюся в глаза точеную голову, от его светлых цвета меда волос, беспорядочно падающих на лоб, исходит тонкий запах, точно от амбры. Строго очерчен — слишком строго для его возраста — рот Эвтрезия.