Что же касается Пергама, то здесь не может быть никаких сомнений. Слишком уж велики остатки крепости, слишком значительно было положение Пергама, чтобы даже самый рассудительный и умный профессор мог начать дискуссию, подвергнув сомнениям его существование. И еще, если сведения о Трое сохранились в лишенных достоверности мифологических сказаниях, то Пергам относится к вполне определенной исторической эпохе, и не поэт рассказал о его судьбе, а историки. Жаль только, что уж слишком мало они о нем написали. Но ведь до Александра или даже позднее Пергам был лишь небольшой крепостью, маленьким скромным замком, собственностью персидского владельца латифундии, который отсюда охранял свои поля, пастбища и стада. Это местечко — подлинный дар природы, так как с горы, поднимающейся не менее как на тысячу футов над равниной, открывался чудесный (или, вернее говоря, весьма не бесполезный) вид, позволяющий оглядеть всю окрестность от моря до кромки лесов на склонах гор Темноса. А под крепостью расположился маленький городок. Этот город фигурирует в истории V века до нашей эры как подаренный персидским царем Ксерксом некоему Гонгилу из Эритреи. Потом имя этого города встречается у Ксенофонта, который упоминал о его завоевании в 400 году до нашей эры. Затем сюда пришел Лисимах, а вслед за ним Атталиды, римляне, византийцы и, наконец, арабы. Это было в 716 году. Потом здесь снова появились византийцы и около 1300 года — османы. С этого времени в Пергаме воцарилось мрачное спокойствие. Крепость была разрушена, а то, что сохранилось до наших дней, превратилось в турецкий провинциальный городишко, который возглавлял государственный советник — каймакам. И назвали город Бергама, так как турки, заняв Малую Азию, оставили старые греческие имена, слегка переиначив их на собственный лад. Так, Пергам стал Бергамой, Магнесия — Манисой, Смирна — Измиром, Кипр — Кибрисом, Сарды — Сартом, Гераклея — Эрегли, Анкира — Энгюрой и так далее. Так же, как имена: Абрам стал Ибрагимом, Соломон — Сулейманом, Давид — Даудом, Иосиф — Юсуфом.
Хуманну не хотелось идти дальше. Он садится на камень у края дороги, не спеша набивает трубку, разжигает ее и глубокомысленно выпускает изо рта кольцо табачного дыма, которое растворяется в неподвижном, наполненном ароматом ранней весны воздухе. Он хочет еще немного насладиться далекой панорамой, прежде чем, продолжив свой путь, сможет вблизи рассмотреть все подробности. Эта панорама совершенно внезапно открылась перед ним на повороте дороги, когда до цели оставался примерно час ходьбы.
Здесь уже начали попадаться поля и сады городских жителей. Около арыков зеленели деревья, кое-где виднелись деревни. Кипарисы изображали темные восклицательные знаки, стоящие между небом и землей. Но все, что можно было увидеть, тянулось к конусовидной горе, на которой находилась крепость. Казалось, словно закрывающие горизонт горы еще раз собираются с силами, чтобы совершить прыжок, перед тем как их постигнет смерть в долине Каика. Вот Хуманн уже недалеко от вершины, отсюда видны мощные стены. Светлая дымка лежит над городом, разбросанным глубоко внизу под крепостью. Несколько оврагов и темно-зеленые линии деревьев словно подчеркивают штрихи обоих притоков — Селина (или Бергамачай) и Кетия (или Кестельчай), которые, обходя гору с крепостью и старый город, впадают в полумиле восточнее его в Каик.
Здесь красиво, но красивее всего необыкновенные, стройные и в то же время мощные контуры горы. Белые облака медленно скользят над ней, а под ними неподвижно, словно пригвожденная к месту, распростерла свои могучие крылья птица. Может быть, это орел самого отца богов Зевса? Ну, хватит фантазировать, Карл Уж лучше назови эту птицу aquila, а еще точнее aquila chrysaetos, что в переводе с латинского означает «орел-беркут». К счастью, здесь нет никого, кто мог бы его поправить, так как в породах птиц он разбирается довольно слабо. Ведь видов орлов гораздо больше, чем сортов лимонов, особенно если пригласить сюда и председателя строительного комитета в Берлине некоего Адлера[23], а впрочем, бог с ним. Если бы этот Адлер смог представить себе, что Хуманн сидит сейчас перед Пергамом, он поднял бы брови от удивления и немного с завистью, немного с упреком сказал бы: «Счастье может привалить человеку и во сне». Счастье не должно изменять человеку, даже если у него каверны в легких.
Хуманн выколотил свою трубку и спрятал ее в верхний карман куртки, который оттопыривался от лежащего в нем кисета. Внезапно он резко вскочил и двинулся дальше ПО' направлению к своей цели.
То там, то тут ему попадались люди, работавшие на полях и в садах. Повсюду раздавались дружеские приветствия. В этих местах иностранцы, в том числе и франки, попадались гораздо чаще, чем в Дикили. Поэтому вряд ли можно припомнить случай, когда здешние жители сочли бы необходимым выяснить имя или намерения пришельца.
Хуманн быстро шел по дороге, и все же ему вновь пришлось задержаться, прежде чем он достиг первых строений города. Кругом растянулись искусственно возведенные холмы — могильные насыпи античной эпохи со следами надгробных сооружений. Один из крестьян поведал ему, что курган, который он называл Мальтепе, хранит под собой сокровища. Холм этот был около ста футов высотой и примерно пятьсот футов в диаметре. Если бы он, Хуманн, мог его раскопать! Не ради сокровища, которое, наверное, уже два тысячелетия назад было разграблено, но чтобы познакомиться с самим погребальным сооружением. Если древние источники не обманывают, то где-то здесь должен начинаться дромос (проход) шириной примерно десять футов и длиной двести футов, который спускается к середине холма и идет вниз, где, возможно, находятся погребальные камеры. Там и стояли саркофаги, а может быть, стоят еще и сегодня, в то время как мраморная надгробная статуя уже давно стала жертвой времени или кирок обжигальщиков мрамора. «Да, здесь неплохо было бы покопать!» — подумал еще раз Карл.
Повсюду поднимаются древние могильные насыпи: невдалеке, на юге, большие и несколько маленьких, а в пяти минутах ходьбы в северном направлении — самая большая, которую другой крестьянин называет Югма-тепе. Высота ее около ста двадцати футов, но она кажется еще выше, так как холм окружен глубокой ложбиной. А может быть, это двойная могила. Однако двойная вершина, думает светлоголовый путешественник, могла появиться и потому, что грабители могил, которым не удалось пробраться в погребальную камеру сбоку, раскопали холм сверху, но, вероятнее всего, тоже не достигли успеха. Вся земля Малой Азии полна еще не раскрытых тайн, которые хотелось бы разгадать. Если бы только он был археологом, а не рядовым инженером и мостостроителем! Но кто знает, может быть, и придет день, когда он сможет проложить мосты в глубокую древность, назад в историю?! Сначала будут одни вопросы, а потом восклицания. Сначала почти ничего, а затем все. Так должно быть.
Смелость, Карл Хуманн, смелость до безрассудства, а к тому же и любовь к своему делу и желание трудиться и — этого никогда нельзя забывать — немного счастья!
Дорога идет дальше. Уже появляются дома, сначала одинокие, потом их становится все больше, и они тесно прижимаются друг к другу по обеим сторонам дороги, которая постепенно становится улицей. Вот это уже Бергама. Бергама — не Пергам. Но плоть Пергама просвечивает повсюду через оболочку Бергамы.
— Хочешь ли ты увидеть храм Эскулапа, эффенди? — спрашивает мальчик, маленький грек с рыжими, как яхонт, волосами, и ведет путешественника по узким переулкам Нижнего города.
Уже подходя к подножию горы с крепостью, проталкиваясь по пути через базарную толпу, он равнодушно показывает (добавляя при этом слово «римская») на красно-коричневую черепичную ротонду, в тени которой отдыхают натруженные доверху верблюды и, не поднимая хмурых глаз, угрюмо шевелят своими толстыми отвислыми губами. Мальчик ведет Хуманна дальше, к юго-восточной окраине города. На востоке раскинулось просторное турецкое кладбище, на севере и на юге плещется Селин, а прямо по центру виден Красный портал. Маленький грек, презрительно пожав плечами, говорит, что турки называют это сооружение Кызыл-Авли. С первого же взгляда Хуманн понял, что здание не имеет ничего общего ни с широкоизвестным в античное время храмом греческого бога-целителя, ни с менее широкоизвестной лечебницей Атталидов. Но если уж с античного времени сохранилось заботливо передаваемое из поколения в поколение предание о существовании здесь такого храма, то нужно было найти здание, с которым можно было бы связать это предание. Хуманн принимает Красный портал за базилику римского времени, но гораздо большее впечатление, чем она, производит на него двойной свод длиной шестьсот футов. Начинаясь на площади перед предполагаемой базиликой, которая прежде была, вероятно, окружена стеной, он, словно мост, повисает над Селином.