Здесь он и стоит среди хаоса камней, покрытых пышной, бурно разросшейся зеленью Малой Азии. Невыразимая печаль сжимает ему грудь, комок подступает к горлу и на глаза навертываются слезы. Это у него-то, молодого вестфальца, который отнюдь не мягкосердечен и вовсе не склонен к умилению! Свирепствовало ли здесь одно из частых в этой стране землетрясений или действовала сознательно разрушающая человеческая рука? Кто может это сказать? Повсюду громоздятся обломки колонн, которые должны были быть огромными, высотой примерно футов в тридцать. А между ними разбросаны капители, высотой почти в рост человека, выполненные в прекрасном коринфском стиле, и богато орнаментированные основания колонн. Вокруг буйно разрослись кусты. В нескольких шагах от развалин дымится известковая печь — эта чума и смерть всех останков древности в турецкой империи. Известь необходима для строительства, но здесь, около моря, ее нигде нет. Однако самую лучшую, высококачественную известь можно получить, пережигая мрамор. А из этого мрамора здесь строились (или, по крайней мере, облицовывались мрамором) все здания в течение двух тысяч лет или даже больше. Следовательно, известковые печи дымят уже столетия и медленно, но верно уничтожают памятники древности. Если кто-нибудь обнаружит несколько сохранившихся колонн или капителей, он сразу же направляется к ним с тяжелым молотом и разбивает их для обжига. А там, где на поверхности уже ничего не осталось, он копает ров и извлекает мрамор из-под земли, и ему все равно, столбы ли это или плиты древних стен, архитравы или метопы, надписи или статуи. Здесь, недалеко от печи, по плато протянулось несколько свежевырытых рвов, и стоит заглянуть в них, как сразу увидишь блеск мраморных обломков в лучах солнца.
«Вот это все — и с каждым днем число сокровищ убывает, — что осталось от некогда гордой, неприступной резиденции Атталидов», — думает Хуманн. Сколько еще неизмеримых богатств древнего искусства, которые эти Медичи времен диадохов и эпигонов накопили здесь, хранит гора в своих недрах? Если бы можно было их поискать! Но его ждут дела, обязанности избранной им самим профессии дорожного инженера. Обед он уже прозевал, а вечером надо возвращаться в Дикили, где его поджидает Мустафа (правда, без бутылки коньяка!). Четыре-пять часов пути да к тому же надо добавить один час пребывания в Бергаме: следует еще попрощаться с доктором Раллисом и его семьей, а также есть и другие неотложные дела. Давно пора идти.
Молодой человек спускается с горы. У него тяжело на душе: так жаль, что нельзя здесь остаться. Голова раскалывается от мыслей о прошлом, следы которого встречаются тут на каждом шагу. Строить дороги и быть инженером — хорошее дело, но еще лучше было бы отыскивать следы истории. Была ли Тюхе главной богиней диадохов и эпигонов великого Александра? И не исчезли ли навсегда древние греческие боги? Нет, они еще живы, только скрылись под разными обличьями и разными масками. Может быть, Тюхе и к нему, Карлу Хуманну, будет или хотя бы пожелает быть благосклонной? Неопределенно, слишком неопределенно, откуда-то издали звучит это «может быть». А по сути дела Хуманн недоволен. Молча идет он назад, к морю. Только три радостных пятна светятся среди его мрачных мыслей.
Во-первых, это большое и неизгладимое впечатление, оставшееся у него от пребывания среди руин крепости. Во-вторых, гостеприимный прием у Раллиса. И, в-третьих, проведенные им полчаса (словно побывал в театре!) у круглолицего, сначала абсолютно равнодушного к нему, каймакама, высокого, как башня, господина советника Бергамы. Конечно, рослые, хорошо вооруженные кавассы из конака[24] вовсе не хотели впускать незнакомого франка, но после напрасных препирательств он попросту отодвинул их в сторону, сам вошел в селямлик и долго кричал там: «Эй, каймакам!» — пока не появился чиновник. Да, и как он, ничтожный Хуманн, нагрубил потом сановнику, назвавшись другом великого визиря и хранителем древнего искусства! Но что делать? В жизни иногда нельзя обойтись без грубостей и преувеличения своих заслуг. И вот дрожащий от страха советник обещал лично положить конец «деятельности» обжигальщиков мрамора в крепости. Надолго ли хватит его заверений? Не более, чем на несколько дней. Поэтому было бы неплохо заглянуть завтра или послезавтра к вали в Смирне и сказать ему несколько решительных слов. Сокровища Атталидов не должны быть сожжены. Достаточно уже того, что исчезла пергамская библиотека. Но многое еще осталось от тех времен, и все это должно, если не сегодня или завтра, то через год, пять или десять лет появиться на поверхности земли и заговорить. Такую задачу поставил перед собой Карл Хуманн.
Глава вторая
Прошло не менее полутора лет, прежде чем Карлу Хумапну удалось снова попасть в Бергаму — Пергам. В разгаре лета 1866 года великий визирь поручил ему проектирование шоссейной дороги из Константинополя в Смирну. Строить шоссе тоже должен был Хуманн. Взяв в качестве исходного пункта Балыкесир на плато Хадриамутферай, он исследовал различные возможности перехода через горы Темноса к равнине Каика. Хотя потом, когда линия трассы была в основном определена, ему нужно было сразу же отправиться в Смирну, чтобы нанести на карту новое направление одной из городских улиц, он оказался не в силах устоять перед искушением спуститься с Темноса и на несколько дней остановиться в Бергаме. «Оп revient toujours á ses premiers amours»[25] — звучало и смеялось у него в голове (ведь Хуманн говорил по-французски так же блестяще, как по-гречески и по-турецки; правда, на всех языках с сильным вестфальским акцентом).
Сравнение с магнитной горой из сказки теперь уже вполне оправдывает себя. Эта пергамская гора с крепостью просто неотразима. И разве он в состоянии с этим бороться?
Гора выглядит так же, как и в тот раз, когда он был здесь, и так же бодро дымят печи для обжига извести. Каймакам, правда, новый, но жир, невозмутимость и равнодушие все те же. Он лишь небрежно пожимает плечами.
— Иншалла. Здесь я ничего не могу изменить, эффенди Хуманн. Не могу же я поставить сторожей на каждом квадратном футе горы! Во-первых, у меня не хватит для этого людей, ведь вы сами не хуже меня знаете, как велика эта гора. Во-вторых, даже если бы они и были, кто может дать гарантию в том, что сами сторожа не поставят себе печи, чтобы увеличить свой нищенский заработок? Не обращайте внимания на мелочи, эффенди Хуманн! Мрамора на горе хватит еще на доброе столетие, и для вашей науки останется достаточно. Не потребуете же вы от меня, чтобы я изменил характер людей, если я не могу изменить даже их дел? Я не аллах, мой дорогой, я всего только чиновник!
— И плохой чиновник! Мне жаль, что я вынужден с вами говорить так резко. Вы не уважаете волю Фуад-паши, которую защищаю я! (Бей в литавры, Хуманн! Это уже часто тебе помогало!) Вы можете изменить людей! Но для этого недостаточно равнодушно взирать вокруг, выжидать и допускать все беззакония. Чтобы повлиять на людей, вовсе не требуется тысячи сторожей, которых, согласен, у вас нет. Здесь нужно всего лишь полдюжины жандармов. Они спокойно схватят и арестуют четырех или пятерых обжигальщиков мрамора. Пусть эти парни посидят в тюрьме, но только не несколько дней, а полгода, на воде и сухом хлебе. Это, конечно, драконовские меры, но я вам гарантирую, что после того как в городе узнают об этом, гора останется целой.
— Вам легко говорить, эффенди Хуманн, и вы так же хорошо говорите, как ваш Бисмарк. Но вы не думаете, что бросаете в мою повозку верблюжий навоз и что я имел бы одни неприятности, если бы послушался вас. Что это мне даст, если я наживу себе врагов среди населения? Великий визирь далеко, очень далеко, а мои подчиненные из Бергамы близко, очень близко. Вы хотите, чтобы я более или менее спокойный город превратил в гнездо шершней. Вы никогда еще не жили в гнезде шершней, эффенди Хуманн? Вот видите, и я тоже еще не жил и не имею никакого желания испытать это удовольствие.