Наконец, по прошествии нескольких месяцев, он погружает крупные находки на двуколку, запряженную буйволами, и везет их в Смирну к немецкому консулу доктору Люрсену. Все мелкие вещи и планы уже давно отправлены почтой и вызвали в Берлине бурю восторгов. Тем более что отправитель четко написал Курциусу: «До сих пор правительство еще не понесло никаких расходов, и все, что я собрал, предназначено для правительства и является его полной собственностью».
Можно было бы охотно и с благодарностью воспринимать последнюю часть этого письма, но Курциус точно знал, что первая его часть не совсем верна. Конечно, опытный Хуманн, умеющий обращаться с людьми, покупает произведения искусства во много раз дешевле, чем музеи, и зачастую продажная цена измеряется всего лишь чаевыми. Но помимо затраченного личного времени — оно так и останется затраченным ad maiorem patriae gloriam[32] — ему приходится платить рабочим, строить и оплачивать салазки, на которых он перевозил блоки и все крупные вещи из крепости к своему дому и потом в Смирну. Наконец, он же не миллионер, как Шлиман, а живет на свой заработок. (А Шлиман, размышляет Курциус, даже и не подумал подарить хотя бы одну маленькую вещицу из своих коллекций. Он все оставляет для себя!) Надо, следовательно, подумать, как посущественней отблагодарить Хуманна, потому что даже самые горячие выражения благодарности в письмах тут могут оказаться недостаточными. Но почему же Хуманн так великодушен, откуда у него такая широкая натура, отчего его щедрость превышает его возможности? Из чистой любви к делу? Из чистого патриотизма? И это тоже несомненно. Но не было ли у него других мотивов?
Ну, до поры до времени мы можем быть спокойны, ведь помимо неоценимых богатств, поступивших в антиквариат и отдел скульптуры, пребывание Хуманна в Малой Азии — самый крупный выигрыш. Хуманн выполняет каждое наше желание.
И в Пергам пошли письма. 8 октября 1871 года, Курциус: снять отпечатки надписей в Кыркагаче; 19 декабря 1871, Курциус: определить точное положение римского межевого столба; 30 января 1872, Курциус: где проходила в древности дорога Эфес — Магнссия? Проверить надпись, которая хранится в частной коллекции Хуманна; 31 января 1872, Регли: посмотреть и проверить план Эфеса; 19 февраля 1872, Курциус: сфотографировать храмовые рельефы; 11 марта 1872, Адлер: снять план раннехристианской церкви в Пергаме; 19 марта 1872, Курциус: как проходила в древности дорога из Эфеса в Айдын? 16 апреля 1872, Курциус: снять копию надписи из Силедика, навести все возможные справки о Кыркагаче; до какого места река Каик была судоходна в древности? Остались ли где-нибудь следы пристани? 17 сентября 1872, Курциус: Пергам был известен своими терракотами, мы охотно приобрели бы их побольше; 8 октября 1872, Курциус: в мае 1873 я хочу совершить путешествие в Ассос с познавательными целями, прошу произвести разведку местности; 31 декабря 1872, Курциус: произвести съемку Филадельфии.
Хуманн тщательно, точно и быстро выполнял все поручения. Но охотно ли? Всегда ли охотно? Если только просмотреть «программу» этого года, то в ней уже и речи нет об одолжениях. И можно задать себе вопрос, когда же он находит время выполнять свои собственные обязанности инженера? Может быть, он рассчитывает на многократно упоминаемую благодарность отечества? Нельзя сказать, чтобы оно оставило его без внимания. В декабре 1871 года, во время торжественного заседания Берлинского археологического общества в честь Винкельмана, Курциус упоминает о заслугах Хуманна.
В январе 1872 года по настоянию Курциуса Хуманна избирают членом Германского археологического института. В феврале 1872 года «Дойче бауцайтунг» публикует «Очерки о путешествии по Ближнему Востоку» Адлера, в которых автор также отмечает Хуманна. В июле 1872 года по рекомендации наследного принца, перед которым ходатайствовал Курциус, инженер получает орден Короны IV класса.
Все это, несомненно, радует Хуманна — ведь он теперь уже не посторонний, а всеми признанный, хотя и внештатный, сотрудник, отдающий свои силы отечественной археологической науке. Доволен ли он этим? Конечно. Признание и уважение — это прекрасно, но возможность работать на благо любимой науки — еще лучше. И именно это является больным местом в его переписке с берлинцами. Редкие монеты, которых у них еще нет, в Берлине берут с удовольствием, восхищаются и золотой иголкой-змейкой и неповторимыми формами пергамских изделий из терракоты, превознося при этом до небес заслуги своего археолога на посылках. Это все так. Ну, а как же в отношении того, что было для него особенно важным? А гора с крепостью? Византийская стена? Продолжение фриза с изображением битвы? Но на это ухо его друг Курциус что-то туговат, тут он больше говорит, чем делает.
Хуманн понятия не имел о том, кто чем ведает там, в Берлине. Но если бы он и знал, то все равно не смог бы определить степени компетенции различных должностных лиц. Курциус был директором Антиквариата, то есть собрания небольших произведений искусства. Директором же Отдела скульптуры, где теперь находились крупные находки Хуманна, был Бёттихер. И как Курциус вежливо, но решительно отклонил бы попытки Бёттихсра критиковать ту или иную вазу, гемму или монету, так и Бёттихер не позволил бы Курциусу вмешиваться в вопросы, касающиеся скульптуры.
Кроме того, Курциус не очень-то хорошо относился к Бёттихеру. Здесь уже ничего не поделаешь. Курциус, хотя и почтительно подчеркивает, что многому научился у старика, в то же время замечает, что тот с возрастом стал весьма странным и с ним уже невозможно работать. Бёттихер к тому же неспециалист. Он был прорабом на строительстве, землемером, начальником строительства, геометром. Будучи другом Шинкеля, он становится сначала преподавателем, а потом руководителем художественной школы при императорской фарфоровой мануфактуре. Он модернизировал ткацкий станок (прусское государство выкупило его изобретение за тысячу талеров), потом, в 1844 году, в возрасте тридцати восьми лет стал архитектором, профессором и членом Академии искусства, десятью годами позже Бёттихер работал в качестве ассистента художественной галереи, где была собрана скульптура. Затем, после того как он написал свой трактат «Тектоника эллинов», основополагающее исследование для изучения греческого строительного искусства, его назначают директором этой галереи.
Бёттихер вообще не интересовался Пергамом и не оценил по достоинству присланные ему плиты. Под скульптурой он понимал красивые, целые статуи, точно датированные, по возможности принадлежащие художникам с громкими именами (хотя это, конечно, трудно было гарантировать), которые каждому будут понятны. Молящийся мальчик в Сан-Суси — это хорошо. Аполлон, Афродита — отлично. Но что скажут их величества (в случае, если они когда-нибудь посетят музей), если в зале выставить несколько плит, сильно пострадавших от времени: здесь одно колено, там грудь и между ними разбитый половой орган. И никто, даже сам господин директор не смог бы ответить на возможный вопрос: что это, собственно говоря, значит? Немыслимо! Фриз с грифонами в музее уже есть, хотя всего лишь из гипса, а у статуи даже нет головы, и, хотя фигура достаточно массивна, она не имеет никакого вида. А раз так, в сторону все эти плиты, весь хуманнский хлам в подвал, в запасник!
— Напишите при случае господину тайному советнику Курциусу, что мы получили эти плиты, дорогой господин доктор, — говорит Бёттихер одному из своих сотрудников, — но только не старайтесь быть слишком учтивым. Иначе с помощью этого чудака из Пергама он завалит нас подобными обломками, а склад уже и сейчас переполнен. Не забудьте передать привет от меня, а потом пусть мой заместитель подпишет письмо. И достаточно. Господин инженер Хуманн! Этого нам только не хватало. Вначале Шлиман со своими троянскими фантазиями, а теперь еще и инженер — строитель дорог! О tempora, о mores![33] Если мы не будем бдительны, то скоро вся археология обмельчает и перейдет в руки дилетантов. (Сам-то Бёттихер уже почетный доктор и, следовательно, не дилетант!) Ужасно! Если бы не строжайшее запрещение врача, я выпил бы сейчас большой бокал коньяка. Итак, закончите это дело, а если Хуманн вздумает упорствовать и станет писать сам, то просто подшейте его письма в дело. Понятно?