— Мы действительно прошли уже все подвалы? — спрашивает он у своего помощника, тощего, как скелет, доктора, который поседел и полысел в этом музее.
— Да, конечно, господин тайный советник. Остался только один подвал с таким хламом, который даже не стоит смотреть.
— Ах, так. Но кто сказал, что это хлам? Вы, господин доктор?
— Non modo, sed etiam[37], господин тайный советник. Конечно, господин директор Бёттихер…
— Ну, тогда надо быстро подобрать подходящий ключ, чтобы я мог пройти к «хламу». Знаете ли, хотя Гораций и очень красиво говорил: «Iurare in verba magistri»[38], но, во-первых, господин Бёттихер никогда не был моим учителем, а во-вторых, я не хочу отказаться от возможности самому забраковать этот «хлам».
С подавленным вздохом старик открывает самое маленькое и темное подземелье и скорбно пропускает служителей с лампами в узкий подвал, по степам которого сочится влага.
С глубоким вниманием Конце осматривает один предмет за другим. Здесь находились старинные гипсовые слепки, разбитые и непонятные мраморные фрагменты, действительно хлам, который не заслуживал того, чтобы его хранили; к тому же существовали оригиналы всех этих произведений. Итак, здесь были собраны произведения самого дешевого римского провинциального искусства позднего времени, которые в крайнем случае можно было выставлять на месте их находки, где-нибудь на Рейне или на Мозеле, но ни в коем случае не в музее могущественной и крепнущей столицы империи, которая так охотно приняла бы на себя славу хранительницы произведений мирового искусства. Первый раз Конце был согласен со своим предшественником. Но стоп, что это там стоит в углу? Что это за плиты, повернутые лицом к стене?
— Не знаю, господин директор, — сказал, пожав плечами, старый доктор.
Но один из служителей музея вспомнил, что эти вещи пять или шесть лет назад привезли из Малой Азии от какого-то сумасшедшего любителя, как его назвал бывший господин директор.
— Вынести их во двор! — приказал Конце.
Да, это было легче сказать, чем сделать, потому что каждый из блоков весил примерно от 15 до 20 центнеров. Но в конце концов они все же оказались на дворе, освещенные бледным, всегда каким-то болезненным солнцем Берлина. Конце внимательно их осматривает. Хотя он неплохо разбирается в архитектуре и милосских вазах, и, кроме того, он был первым и единственным профессором археологии, который зарекомендовал себя на полевых работах, но монументальные художественные произведения и скульптуры, собственно говоря, не его специальность, даже и теперь, когда он стал директором Отдела скульптуры. Но все-таки он оставался учеником Эдуарда Герхарда и сразу же угадал, при всей фрагментарности плит, настоящее искусство, их историческую близость к позднему эллинизму, к галатам и Лаокоону.
— Идиот! — произнес он тихо, но достаточно четко.
Из всех окружавших в этот момент директора никто не отнес его замечания на свой счет и никто не осмелился подумать, что Конце имел в виду своего предшественника.
— Все основательно очистить, — приказал затем Конце, — и перенести в коридор с верхним светом перед моей рабочей комнатой. И сразу же, дорогой доктор, представьте все документы, связанные с этим приобретением.
Потом он листает объемистую папку с пожелтевшей наклейкой, надпись на которой гласит: инженер Хуманн — Бергама.
С большим сочувствием и волнением читал потрясенный Конце эти документы, написанные кровью беспокойного сердца, которое предложило музею все, что могли предоставить руки и разум. Никто не услышал этот глас вопиющего в пустыне, и все, что посылал вдохновенный пророк из Пергама, называли «хламом», который годился лишь для того, чтобы валяться в самых темных и сырых подвалах. Возможно, что этот человек, как его там зовут, ах да, Хуманн, переоценил свое открытие, но, между нами говоря, Самофракию я тоже оценивал выше, чем она того заслуживала. Может быть, и эта гора не хранила таких ценностей, какие предполагал найти счастливый или несчастный археолог. Вероятнее всего, результаты раскопок вряд ли компенсируют затрату средств и рабочей силы. И несмотря ни на что, надо по крайней мере попробовать. Поэтому Александр Конце, тайный советник, директор музея, профессор и доктор, пишет теперь такое важное для судьбы Пергама первое неофициальное (что он особо подчеркивает) письмо инженеру Карлу Хуманну в Смирну, письмо от единомышленника единомышленнику, от одного исследователя и первооткрывателя другому.
Он осторожно намекает, что раньше, наверное, никто не понимал идей Хуманна, но сейчас в Берлине подул иной ветер. Он, Конце, уверен, что будущее оценит открытия и находки Хуманна, и было бы очень желательно, если бы указанные в письмах плиты — та с морским кентавром и верхняя половина фриза с умирающим юношей — по возможности быстрее попали в Берлин, чтобы можно было хотя бы подготовить предварительный обмен мнениями. Хуманн был тысячу раз прав, считая раскопки Пергама первоочередным делом во славу национальной культуры. И он, Конце, готов предпринять все возможное, чтобы, наконец, перейти от слов и замалчивания к делу, которое позволит выяснить все.
Бесконечно счастливый Хуманн сидит у себя в Смирне и при спокойном желтоватом свете керосиновой лампы все снова и снова перечитывает письмо Конце. Наконец-то лед тронулся. Теперь его уже почти похороненное желание перешло из области мечтаний в область действительности. Торопливо бежит его перо по гладкой бумаге. «Ничего большего я не желал бы, — пишет он, — как почувствовать внимание к моим просьбам. Некто сказал «да» и не сделал ничего. Вы тоже говорите «да», но обещаете что-то сделать. Сделайте, и я уверяю Вас, Вы не будете жалеть. Пришлите археолога, пусть он будет молод, мне все равно, пусть еще стипендиат; как сказал однажды Курциус, не столько филолог, сколько «микролог». Все равно. Только пусть он хоть немного разбирается в истории древности, получил ученую степень и немного известен среди филологов старшего поколения. Ему не надо быть практиком. Практические вопросы я беру на себя, хотя я только простой инженер. Он должен дать лишь свое имя, а всю подлинную работу я проведу сам. Между прочим, остальные плиты и различные мелкие вещи уже отгружены. Я перевез их из Пергама в Смирну, и с разрешения начальника Адмиралтейства командир канонерки «Газель», граф Гакке, взял их на борт. Таким образом, древности уже следуют по направлению к Берлину. Но это только начало. Господин профессор! Главное — стена. Пожалуйста, прочитайте еще раз все то, что я писал о трехсотметровой византийской стене! В ней определенно замурованы плиты, которые содержат фризы с многочисленными рельефами. Как важно все это спасти! Семь лет я веду борьбу, но никто не хочет мне помочь. Все археологи, приезжавшие сюда, говорили «да», а вернувшись в Берлин, забывали о Ху-манне и Пергаме. Помогите же мне, спасите меня, пожалуйста, от этой хронической пергамской болезни!»
В это же время было отправлено первое официальное письмо Хуманну, которое разрешало ему покупку тех самых тридцати эфесских мраморных вещичек (кстати, Хуманн к этому времени добился снижения цены до 45 фунтов). Министерство иностранных дел дало распоряжение консульству в Смирне выдать Хуманну эту сумму и, кроме того, еще 600 марок, чтобы он имел свободные деньги для дальнейших закупок. Потом приходит письмо, в котором Конце просит выслать в Берлин морского коня и три фрагмента, извлеченных из стены при Гиршфельде, — значит, он говорил с ним! «Я очень рад, что наладил связь с Вами», — заканчивает свое письмо Конце.
В январе 1876 года приходит еще одно радостное известие: Конце советовался с Курциусом, и тот, недолго думая, согласился со всеми его предложениями. Генеральный план Хуманна предусматривал раскопки двух объектов: плит, которые, возможно, замурованы в стене, и храма Афины (потому что Хуманн все еще был уверен, что имеет дело с фризом из этого храма). Однако Конце считал, что отдельные предметы, которые можно обнаружить в районе храма, не будут представлять особого интереса. А вот сам храм, его развалины и фундамент необходимо точно обозначить на карте. Хуманн должен составить смету расходов, рассчитав при этом количество работ и затрату времени, с гем чтобы достичь и той и другой цели, а также указать, в помощи каких специалистов он нуждается. Во всяком случае, предполагает Конце, еще понадобится архитектор, «потому что такая работа никогда не должна делаться на глазок». Нужна, конечно, и лицензия.