Рекомендации и советы идут со всех сторон, но в порядке помощи, а не предписаний. «Лучше всего действовать и решать на месте, — писал Конце. — Раскопки остаются все время за Вами, а ни в коем случае не за мной. Все зависит от Вас». В следующем письме: «Дёрпфельд уже готов ехать к Вам в качестве помощника. То, что он еще молод, нисколько не уменьшает его достоинств. Он умный и скромный человек и более симпатичен мне, чем десяток стариков».
Однако надо было дожидаться лицензии. В эти дни Хуманн совещается с вали, генеральным губернатором провинции Смирны, о межевании леса под Милассой. Беседа заканчивается, слуга в последний раз обносит гостей чашечками мокко, как вдруг паша смеется так, что трясется его необъятный живот.
— Знаете ли, эффенди Хуманн, что ваши планы раскопок нас немало обеспокоили? Из Константинополя запросили, кому же в действительности принадлежит эта гора с крепостью у Бергамы? Вся моя канцелярия, каймакам Бергамы и еще дюжина других специалистов категорически утверждали: это собственность эффенди Хуманна. Он запретил нам пережигать мрамор, он изгнал наших коз, он волновался даже по поводу каждой ищущей там червяка курицы, он копал рвы и сносил каменную кладку, уносил и увозил оттуда все, что было возможно и даже невозможно. Никто другой, кроме эффенди Хуманна, не может быть ее владельцем. Entre nous, eher ami[41], я тоже всегда так считал. Но чтобы действовать наверняка и ни в коем случае не обмануть министра неправильной справкой, я заставил просмотреть все последние регистры о владениях. И вот, смотрите, вы в свое время купили только дом на Нижнем рынке, не больше. Тогда мне ничего не оставалось, как порыться в старых регистрах, и мы наконец нашли владельца. Оказалось, что крепость — владение султана.
Мы не говорим о вашем самоуправстве, эффенди Хуманн. Все это прощено и забыто, потому что вы один из тех немногочисленных франков, которые не только работали на себя, но также и на нас. Во всяком случае то, что мы выяснили этот вопрос о владении, значительно упрощает все дело. Раз крепость — владение султана, следовательно, будущие раскопки должны быть в руках правительства. Я думаю, что лицензия будет получена через несколько недель.
Действительно, так и случилось. 3 шабана 1295 года хиджры, что соответствует 25 июля 1878 года, министр просвещения Муниф-паша распорядился дать разрешение (сроком на один год) императорским музеям Берлина — и в качестве их представителя консулу Теттенборну — производить раскопки памятников древности в крепости у Бергамы на условиях:
1. Археолог должен подчиняться требованиям закона о памятниках древности от 20 сефера 1291 года и, кроме того, всем возможным в будущем дополнениям к этому закону.
2. Он несет все расходы по содержанию чиновника, который придается ему от турецкого управления музеев или от местных органов.
3. Он несет все расходы по проведению раскопок.
4. Обнаруженные архитектурные памятники археолог не имеет права разрушать частично или полностью; легко транспортируемые вещи, которые он найдет, следует вписывать в регистр по установленной форме, а копию ежемесячно передавать турецкому управлению музеев.
5. Все находки следует держать под охраной там, где укажут местные власти, до тех пор пока не будет проведен их раздел в следующем порядке: одна треть — археологу, одна треть — землевладельцу, одна треть — турецкому государству.
Это были довольно жесткие условия: в других случаях турецкое правительство разрешало иностранным археологам, ведущим раскопки древностей, оставлять себе все найденное и брало только копии, либо присуждало археологам две трети находок. Поэтому следовало, не подписывая договора, воздействовать на Конце и берлинские государственные органы. Хуманн, как и Конце, — дети своего времени. Они видят мир разделенным на правящие и подчиненные государства, на развитые и неразвитые страны, а после выигранной войны с Францией молодая Германская империя находилась в бурном расцвете сил. Две трети отдать туркам? Невозможно. И меньше чем через месяц после выдачи лицензии сам Бисмарк передает министру просвещения Фальку свои соображения, в которых критикуется 5-й раздел договора и извещается о том, что посол в Контантинополе уже получил указание закрепить, по крайней мере, половину находок за Берлином. В дальнейшем он передает через консула распоряжение Хуманну немедленно приступать к раскопкам и просит консула дать Хуманну свободу во всех действиях и не вмешиваться в его дела. («Очень трогательно!» — замечает Фальк на полях.)
В течение августа все формальности были выполнены. Хуманн снимает в Пергаме небольшой дом: две комнаты, кухню и подсобное помещение. Он обставляет его более чем по-спартански: походная кровать, раскладной стол и два походных стула — вот и все. Неужели же этого ему достаточно? Конечно, нет. Приходится проявлять бережливость из-за шаткости своего финансового положения.
Хотя об одном месяце предварительных раскопок уже не приходится говорить и все планы втихомолку пересчитаны на срок действия лицензии и хотя Хуманн написал Конце по поводу предложения о межевании леса и сдержанно заметил, что ему надо обеспечить семью, а теперь придется жить на два дома, в сентябре он получает всего лишь гарантированный аванс в три тысячи марок, из которых на его долю останется не более тысячи. Ну да ладно, время — лучший советчик.
С местным пароходом, который по четвергам отправляется из Смирны, Хуманн 5 декабря прибывает в Дикили. Его провожает турецкий комиссар. По договоренности с вали Хамди-пашой Хуманн нашел на эту должность способного человека за вознаграждение в тысячу пиастров (примерно 70 марок). Но в последнюю минуту тот отказался, и ночью перед отъездом вали попросил Хуманна добавить 400 пиастров и послал ему Али Риза-бея, толстого, старого, уволенного на пенсию каймакама из Галикарнаса. Однако, по мнению Хуманна, это была неплохая замена, так как с таким комиссаром он не будет иметь больших неприятностей. Будьте уверены, Али Риза-бей ценит свой покой выше всего на свете, и его интерес к античным вещам ограничивается горшком золота, который, может быть, посчастливится найти. Но такие шансы равны нулю. Кроме комиссара Хуманна сопровождают его слуга и повар, затем Яни Лалудис и Яни Самофракис, которые будут работать на раскопках за относительно высокую плату — 4 марки в день; один — смотрителем, другой — старшим рабочим. У них большая практика работ в каменоломнях Тиноса — они знают, как обращаться с большими блоками и как двигать обработанные камни, чтобы не повредить их.
Хуманн загрузил почти весь небольшой пароход; трюм пришлось полностью занять инструментом для раскопок, купленным в Смирне. Купили больше, чем первоначально предполагали, но зато дешевле, так как все оборудование представляло собой наследство строительства железной дороги Смирна — Кассаба, распродажей которого занимался немец, старший инженер Мёлльхаузен.
В полдень пароход прибывает в Фокею, после обеда в Митилену, на ночь остается на Лесбосе, и, наконец, к обеду следующего дня он в Дикили. Хотя Дикили за последние десять лет и стал настоящим портовым городом, для разгрузки судна подошло всего лишь несколько рыбачьих лодок. Для перевозки людей этого хватит, но никак недостаточно для неожиданного груза — инструментов. После недолгого раздумья Хуманн принимает решение. Сначала перевезти на берег людей, а затем рыбаки должны связать вместе по две лодки так, чтобы получилось подобие парома, на который можно погрузить тяжелое снаряжение. Таким образом удается перевезти весь груз, правда, не без шума, но без аварии.
Когда все сложено на берегу, выясняется, что на этой усыпанной щебнем земле нет никакого транспорта: ни ослов, ни двуколок, ни верблюдов, а до Пергама 27 километров.