Все происходит, как в сказке. С одной стороны, удивительная и почти неестественная скорость продвижения дела, а с другой — факт вручения Хуманну вечером перед отъездом предписания посла, получившего письмо от нового великого визиря Сафвет-паши, в котором тот отдает Берлину две трети находок.
Операция раздела находок в Пергаме не представляет почти никаких трудностей, наоборот, она становится чисто формальным делом. Эффенди Дирана совершенно не интересуют ни древности, ни Стамбульский музей, у него имеется лишь единственное желание — не портить отношений с эффенди Хуманном, так как Диран не имеет еще прусского ордена. А господин Гейнце — немец, который мало разбирается в древностях, но хорошо понимает необходимость передавать лучшие экземпляры Берлину.
Уже в первые полтора дня раздела эффенди Диран, не говоря ни слова, выполняет желание Хуманна о передаче ему всех экземпляров, относящихся к алтарю или вообще к эпохе Атталидов. Однако во вторую половину дня Диран начинает с опасением смотреть на свою часть, так как она выглядит не как третья, а, скорее, как шестая. Он же все-таки должен писать рапорт музею, и его в любой момент могут проверить на основании журнала находок. Хуманн, в свою очередь, понимает, что комиссар имеет основания для беспокойства, и помогает ему, оставив туркам две особенно красивые целые плиты, рельефы на которых изображают богинь Адрастею и Селену. Но даже и это он делает с легким сердцем, так как эффенди Дирам обещал ему оставить эти экземпляры в крепости до тех пор, пока не наступит время очередного раздела, когда их можно будет обменять.
В то время как комиссар и Гейнце не спеша идут обратно домой, Хуманн, намного опередив их, получает от вали подпись под протоколом, а также указания для таможни и порта провинции, обеспечивающие свободный вывоз переданных Хуманну памятников.
И вот он уже в Пергаме, где разбивает свою рабочую силу на четыре группы. 1 ноября Хуманн с восторгом приветствует молодого помощника, которого Главная дирекция музеев послала по настоянию Конце. Это доктор Габбо Герардус Лоллинг, внештатный библиотекарь Германского археологического института в Афинах. У него свободное время до рождества, говорит доктор Габбо. Это полных два месяца, в течение которых можно сделать бесконечно много, думает Хуманн. Но, к сожалению, гость совсем по-другому понимает свои задачи, чем руководитель раскопок. Вместо того чтобы помогать сносить стену или обнажать фундаменты, показав тем самым свои свежие теоретические знания, он в первые несколько недель описывает все многочисленные надписи, которые были найдены, так как хочет посвятить себя науке о надписях — эпиграфике. Покончив с этим, он отдает все свое время предполагаемому гимнасию на нижней террасе и начинает его раскопки. Правда, Габбо — хороший товарищ и собутыльник (он из Эмса), но в глазах Хуманна он в первую очередь филолог. Другими словами: среди скал и стен крепости Габбо оказывается достаточно неповоротливым и без конца набивает себе шишки и ставит синяки. По мнению Хуманна, от него мало толку в решении основной задачи раскопок. О, эти филологи! Хуманн так и кипит от раздражения. Ох, уж эти филологи из Главной дирекции, которые считают, что делают мне бог знает какое одолжение, посылая настоящий нуль, этого ужасно неловкого языковеда! Хуманн вправе так думать, ведь он смотрит на все с точки зрения опасения фризов с гигантомахией.
На счастье, дальнейшие находки быстро вернули Хуманну хорошее настроение. 30 декабря он отмечает в журнале появление тридцать девятой плиты. Фриз изображает молодого гиганта, красота которого восхищает. Плита эта особенно важна, так как нижний ее край говорит о том, что она стояла на четырех ступенях, шириной 41 и высотой 22 сантиметра. Это открывает новые возможности для реконструкции. К сегодняшнему дню снесли 850 кубических метров каменной кладки. Это и мало и в то же время много. Мало, потому что от всей стены (ее длина примерно 300 метров) только чуть больше одной десятой разрушили до глубины пяти метров и нигде еще не достигли грунта. Много, потому что дневная выработка одного рабочего, вследствие исключительно тяжелого труда по сносу стены, не превышала одного кубического метра.
Многое уже сделано и в раскопке фундамента. До рождества южный край фундамента алтаря был раскопан, а западный, вдоль которого рыли ров, прослежен до конца. Здесь убрано 1800 кубических метров земли и щебня, снесена часть стены и извлечены еще восемь плит большого фриза, а также многочисленные фрагменты, в том числе плита с изображением Аполлона. Это скорее круглая скульптура, чем рельеф, так как корпус соединен с плитой только спиной и одним локоном, спускающимся с затылка. К радости по поводу находки примешивается немного печали: она была обнаружена не в стене. А опыт и сравнение показали, что замурованные в стене плиты сохранили свой блеск и свежесть, тогда как экземпляры, извлеченные из земли, настолько выветрились, что кусочком дерева можно было соскрести не менее миллиметра рельефного изображения, а мелкие детали вообще легко превращались в пыль. К счастью, Аполлон не очень пострадал. Поверхность камня не покрыта оспинами, как это встречается на других фрагментах, извлеченных из земли, а лишь стала слегка матовой.
Последние три месяца года трудятся только маленькие группы рабочих — у стены, и у фундаментов, и у Лоллинга в его гимнасии, и на южных террасах крепости (все это необходимо привести в порядок, чтобы составить до некоторой степени ясное представление о всей резиденции Атталидов), и на раскопках одного из рядов колонн (их нашли уже 17), и, наконец, на разведке и восстановлении маленького восьмиугольного алтаря, стены которого украшены разнообразными символами различных богов.
— Все это очень хорошо, — возмущается Хуманн, — но все-таки второстепенно по сравнению с нашим главным заданием. После того как мы с помощью богини Тюхе сумели соединить все в одно целое, сейчас самое важное упаковать и отправить находки. И это, черт побери, тяжелая работа, выполняя которую, вы, господин доктор Лоллинг, наверняка покалечите себе пальцы на руках и ногах, а также большую берцовую кость.
Лоллинг кисло улыбается, но не спорит, понимая, что Хуманн прав и работа предстоит нелегкая.
Хуманн приказывает принести доски, брус и бревна. На верблюдах и ослах грузы свозят в верхнюю крепость, где прямо на месте сколачивают ящики для каждой плиты так прочно, что содержащиеся в них находки будут гарантированы, насколько это вообще в человеческих силах, от всяких повреждений в течение своего долгого и трудного путешествия. Целыми днями гора содрогается от визга пил и ударов молота. Рабочие трудятся с удовольствием, относясь к делу с любовью. Постепенно на каждом объекте образуются постоянные, сплоченные группы. Самые способные — греки. Поэтому они главным образом извлекают плиты из стены. Турки, в большинстве своем сбежавшие с военной службы из Болгарии, а также несколько армян в основном занимаются земляными работами и расчисткой развалин. Осторожность, о которой с первого дня твердили археологи, стала теперь второй натурой рабочих. Они привыкли к тому, что все металлические инструменты надо убирать в сторону и пользоваться только деревянными, как только в стене покажется хотя бы кусочек мрамора. Они теперь знают, что зацеплять крюки лебедок разрешается Лишь за необработанные места плит — произведений искусства. Поэтому можно было быть уверенным, что они не проявят ни малейшей неосторожности во время упаковки.
Другое очень важное обстоятельство заключалось в том, что Хуманн не только сам работал вместе со своими помощниками, но и говорил с ними; он разъяснял им, что представляет собой тот или иной предмет, воодушевлял их и вселял веру в успех большого дела. И только поэтому он мог полагаться на рабочих, даже тогда, когда не наблюдал за ними. Лентяев и лодырей Хуманн не терпел ни единого дня, а личные ссоры между греками и турками, возникавшие главным образом на религиозной почве, разрешал с присущей ему чуткостью. Поэтому споры, противоречия и непослушание были немыслимы на раскопках крепости Пергама. Не было и пьянства. «Для этого, — отвечал жаждущему эффенди, — будет достаточно времени вечером, и тогда я охотно выпью с вами». Заработная плата выдавалась своевременно и считалась довольно высокой для Турции: в пересчете на марки — от одной до полутора марок в день. Первоначальную практику равной оплаты для всех Хуманн отменил, как только определились способности людей и наметились различные виды работ. Теперь он платил в зависимости от производительности труда. Яни Большой и Яни Маленький, старшие рабочие, получали по 33 пиастра в день (около трех с половиной марок), и столько же зарабатывал плотник, который сколачивал ящики и тачки и ремонтировал черенки лопат.