В марте 1879 года оправившийся от болезни, но все еще довольно плохо выглядевший, с пожелтевшим лицом, Хуманн возвращается в Пергам. Его встречает весна, какой она бывает здесь лишь раз в несколько десятилетий. Там, где на горе не проводились раскопки, где склоны ее не затоптаны и не разъезжены, все покрыто нарциссами и анемонами, а среди зеленых лугов цветут дикие ржаво-красные тюльпаны. Напротив старого дома Хуманна появился новый, более просторный, который недель через шесть будет окончательно отстроен. На развалинах базилики стоят, пощелкивая клювами, возвратившиеся из теплых краев аисты. Хуманн направляет своих рабочих, их теперь уже около восьмидесяти, на раскопки фундамента алтаря. В апреле приедет Конце, и он должен увидеть порядок, приближающиеся к своему завершению работы. Прекрасную, почти целую плиту, которая сразу же, как только приступили к работам, показалась из кладок стены, приветствовали как счастливое предзнаменование. На рельефе изображено божество, которому в виде исключения не отбили, а только слегка повредили голову. Хуманн полагает, глядя на его величественный облик, что это Зевс, и только позднее выяснилось, что фигура на фризе изображает не бога, а титана, имя которому Океан.
19 апреля, незадолго до полуночи, Конце в сопровождении художника Христиана Вильберга прибыл с афинским пароходом в порт Митилену, где ссутулившийся и промерзший Хуманн прождал их целый час. Горячий чай не спасает от холода, а пить грог врач строго-настрого запретил. Следовательно, не оставалось ничего другого, как мерзнуть. Через несколько часов сомнительного отдыха в городе, который полон ядовитыми насекомыми, они отплывают в маленьком, взятом напрокат паровом шлюпе навстречу начинающемуся дню и солнцу. В Дикили их ожидают два верховых кавасса Хуманна. Один из них — Мустафа — служит у Хуманна несколько лет. Ноги его уже слегка подгибаются, голова подергивается, но, когда он едет верхом, выглядит почти так же эффектно, как когда-то в далекой юности, когда с успехом занимался разбоем. После обеда Хуманн с гостями — в Пергаме, а вечером — на горе с крепостью, которая, очевидно, знает, как оценить это посещение, потому что к прибытию археологов находки сыплются градом. Неделю назад из трех фрагментов, абсолютно точно подошедших друг к другу, собрали плиту, на которой сохранилось единственно неповрежденное изображение головы — гиганта Клития.
— Обратите внимание, господин Конце, — шутит Хуманн, пока они поднимаются на гору, — теперь, когда сюда прибыли вы — глава наших раскопок, мы наверняка будем находить фризы только с целыми головами!
«Это было бы отлично», хотел ответить Конце, но слова его застряли в горле, так как неожиданно раздались какие-то дикие вопли. Яни Большой машет руками, притоптывает и кричит:
— Вот это красивая штука! Прекрасная вещь, эффенди!
Конце и Хуманн забывают, что они честно заслужили короткий отдых после крутого подъема, и, не переводя дыхания, спешат, карабкаясь по развалинам стены и скалам, к юго-восточной оконечности фундамента алтаря. Там уже лежит слегка очищенная от налипшей земли и корней голубовато-белая, отливающая матовым блеском плита привычного формата. На ней изображен умирающий гигант (тоже с головой), которому собака («собака Артемиды, наверное», — поясняет Конце) перегрызает шею. Сияя от гордости, смотритель показывает второй рельеф, покрытый первой плитой. Плиту сдвигают, и сразу перед археологами открывается изображение Гекаты. Очевидно на этой плите продолжается сюжет предыдущей. Рядом лежит еще одна разбитая на два куска плита. Рельеф, изваянный на ней, представляет собой фигуру гиганта в шлеме. Его рука со щитом протянута над мертвым другом, изображенном на первой плите, по направлению к Артемиде. Найдена также, правда весьма поврежденная, плита с изображением самой Артемиды. Всего один день — хотя еще предстоят, конечно, работы по извлечению и реставрации плит — подарил целую взаимосвязанную группу рельефов.
— Я поздравляю вас, — говорит Александр Конце. Бросив свою длинную метрическую рейку на каменную кладку, он берет обе руки Хуманна и сердечно пожимает их. — Видите, господин Хуманн, доверие является основой человеческого бытия. Без доверия все личные контакты, вся работа, если ее нельзя проделать в одиночестве, окажется напрасной, и ветер превратит ее в пыль. Я доверился вам, вашему счастью, вашему умению, вашему ясному и живому уму, а вы, со своей стороны, доверились мне. Плоды этого доверия мы с вами сейчас пожинаем здесь, среди белых, фиолетовых и желтых анемонов наступающей весны. Вы обнаружили вещи, дорогой Хуманн, перед которыми человечество будет еще сотни лет стоять в восхищении. Очень жаль, что мы оба — ведь мы не специалисты по мифологии и не искусствоведы — не можем сразу правильно классифицировать и объяснить каждый памятник. Это будет работа наших коллег в Берлине, и в течение нескольких лет они наверняка будут ломать головы — извините за выражение — над вашими рельефами! Но все это curae posteriores[44], на что нам сегодня не стоит обращать внимания.
Оба они, Хуманн и Конце, испытывают глубокое волнение, стоя рядом, рука об руку, а заходящее солнце окружает золотистым сиянием их темные сблизившиеся фигуры.
Спустя несколько дней на северо-восточной оконечности фундамента появляется на свет целая группа плит. В центре рельефа — богиня, вероятнее всего Афродита. С циничной жестокостью она поставила на лицо упавшего перед ней гиганта свою победоносную ногу в драгоценной сандалии. Но в этой группе должна быть еще одна фигура, по-видимому, живого и продолжающего борьбу молодого гиганта. Ничего, в один прекрасный день найдется и она.
Недалеко отсюда на северо-восточном краю фундамента извлекают плиту за плитой. Это группа Афины, в общей сложности четыре плиты. На левой — опускается на землю молодой крылатый гигант. Незабываемо его искаженное страшной болью лицо. Гигант умирает от руки богини, которую он крепко схватил, пытаясь защититься. Но, оторванный от Матери-Земли, он уже ничего не может сделать, а змея Афины впилась в правую сторону его пруди. На следующей плите Афина сама устремляется вправо, чтобы схватить за волосы умирающего гиганта. На третьей плите изображена Мать-Земля Гея, мать этого юного прекрасного гиганта (.возможно, здесь изображен Алкионей). Ее рука отбита сразу же ниже локтя, и трудно определить, поддерживает ли она ею своего сына или хочет оттолкнуть от него богиню, и, наконец, на четвертой плите видна парящая женская фигура с распростертыми крыльями в разлетающейся одежде.
К концу сезона вся северная часть алтаря уже раскопана. Ров длиною четыре метра, который прорыли рабочие вдоль фундамента, полон многочисленными фрагментами рельефов, а также обломками ионических колонн, капителей, базисов и стропил. Все это скорее всего относилось к архитектурным деталям алтаря. Северная его сторона имела, кстати сказать, длину 34,6 метра. «Вот это сооружение! — думает Конце. — Ампелий со своим «аrа marmorea magna» сильно недооценил алтарь. «Maxima» — надо было сказать!» Голова его уже сейчас полна забот. Он думает о скромных помещениях своего музея. Придется его перестраивать. Но здесь ход мыслей Конце прерывается. На ум приходит одно интересное соображение: вот та скала на севере почему-то опущена на метр ниже, чем на юге. Отсюда можно заключить, что площадь, на которой был возведен алтарь, представляла собой плоскость, образованную после среза вершины горы.
1 мая вновь составляется предварительная опись всех находок. Это 66 плит с изображением гигантомахии (есть еще две, они уже видны среди развалин, но еще не извлечены); 23 плиты малого фриза, который, как предполагают, передает миф о Телефе (еще три также видны среди развалин); 37 отдельных скульптур: статуи, бюсты, копи; 67 надписей. Считать фрагменты и архитектурные детали алтаря — просто бесполезное дело: их уже больше тысячи.