Конце сделал и другой вывод. Весь мраморный щебень лежит в самом нижнем слое. Следовательно, разрушение алтаря началось еще до того, как дождь размыл, а наносной песок покрыл толстым слоем все сооружение.
К этому можно добавить еще и третье: на плите с надписью HNAI МКНФОΩΙ без труда можно дополнить первое слово AΘHNAI. Конце вспоминает одну из плит в Берлине, на которой сохранились буквы: ΔΙΙ KAI. Итак, связь найдена. Теперь можно прочитать всю фразу: «Зевсу и победоносной Афине». Так это же посвящение алтаря! Плиты с Афиной уже найдены, а от Зевса сохранились только крохотные остатки, может быть, фрагмент, изображающий стремительно падающего орла, которого нашли еще в марте.
Весеннее солнце палит с таким же усердием, с каким трудятся рабочие. Археологи и их помощники совместно работают над не тронутым до сих пор восточным верхним краем алтарного фундамента. Другая группа двигается навстречу им с севера.
В мае, примерно 10-го числа, снос византийской стены завершается: это дает еще несколько ящиков фрагментов. Теперь весь гигантский фриз алтаря освобожден от скрывающей его кладки. С последним ударом кирки появляется первая архитектурная деталь in situ, одна из мраморных ступеней, но не от главного входа, а из тех, что вели к цоколю. Высота ступени — 22 сантиметра, ширина — 41, длина — 2 метра. Состоит она из двух частей, скрепленных друг с другом железными скобами. Расположена она была двумя метрами ниже самого высокого места среднего фундамента. Это очень важное обстоятельство для берлинских сотрудников, которые будут производить реконструкцию.
29 мая Конце едет в Константинополь. Дело в том, что переговоры между министерством и посольством о покупке у турок третьей части находок неожиданно приостановились. Создавалось впечатление, что посол, граф Гацфельд, не особенно расположен заниматься этим делом и не проявляет решительности. Присутствие специалиста становилось необходимым.
Весь июнь и июль археологи буквально горят на работе. С 1 по 8 июня Хуманн регистрирует выполнение 452 дневных заданий, с 8-го по 15-е — 500, с 15-го по 22-е — 491, с 22-го по 29-е — 457. Общее число заданий с января 1898 года по июль — 1900.
Поступают обнадеживающие известия из Берлина и Константинополя. Султан, кажется, готов отказаться от своей третьей части, если получит обещанную денежную компенсацию, и, кроме того, готов дать согласие на будущее. Однако официальное решение потребует, как это принято на Востоке, еще некоторого времени.
По пути домой, в Афинах, Конце пригласил на работу в качестве ассистента правительственного архитектора Бона. Министру он дал утешительную справку о том, что Бону не потребуется более 20 марок в день, так как в доме Хуманна он найдет свободную комнату. С новой лицензией дело, очевидно, тоже решится благополучно.
Хотя уже в мае фундамент был обнажен, работы по его полной расчистке еще не закончены. Он похож теперь на сетку, образованную приблизительно пятьюдесятью приподнятыми прямоугольниками, которым еще предстоит быть раскопанными до полного профиля. Кроме того, около его восточной оконечности с апреля лежит занесенный землей блок шириной до одного метра, а длиной и высотой до пяти. При расчистке этого блока выступили торцовые узкие плиты, по-видимому, с рельефами. И все-таки блок решили оставить пока на месте, так как из-за множества находок было бы нецелесообразным продолжать дальнейшие раскопки. Гея, Мать-Земля, продолжала защищать свои плиты. Но теперь настала очередь и большого земляного холма. Оказалось, что когда-то, скорее всего на закате Римской империи или перед нашествием турок, одна довольно невзыскательная семья решила построить здесь дом и хозяйственные помещения. Причем, чтобы не особенно утруждать себя, хозяева воспользовались большими мраморными блоками алтаря и ставили их друг на друга, не скрепляя каким-либо связующим веществом.
На календаре — 21 июля. Накануне из Смирны приезжали гости. Луиза Хуманн, наконец, решила на месте осмотреть любимое детище своего мужа. Кроме нее прибыл доктор Боретиус из Берлина, будущий профессор юридического факультета в Галле, который во время своего путешествия по Ближнему Востоку захотел осмотреть широко рекламируемое ежедневными газетами повое чудо света — пергамские раскопки. Трою Шлимана он уже посетил.
Хуманн понятия не имел, кто этот господин Боретиус, какую роль он играет в обществе и где живет. Но Хуманн в конце концов сын XIX века и знает, чего теперь стоит publicity и mise-en-scene. И прежде всего он знает, чем обязан своей любимой жене, к которой из-за своего дела относился столь пренебрежительно. Поэтому он должен показать ей, а также берлинскому доктору, раз уж он оказался здесь, что-нибудь особо выдающееся, что даже на неспециалиста произведет такое впечатление, которое надолго останется в памяти. По этой простой причине, в то же время продиктованной здравым смыслом, он перевел рабочих на уборку и расчистку развалин — что, кстати, совершенно неожиданно привело к появлению еще нескольких фрагментов, — чтобы забронировать «хорошую вещь» на 21-е, день, когда вспотевшие гости, задыхаясь, поднимутся на гору с крепостью.
Наверху они останавливаются, чтобы слегка передохнуть. Луиза Хуманн утоляет жажду минеральной водой, а доктор Боретиус выкуривает хорошую сигару.
— Итак, господин доктор, — улыбаясь, говорит Хуманн, — я обещал вам в Смирне, что буду ждать здесь вашего прибытия и покажу раскопки. В мае мы нашли очень мало, в июне всего девять предметов, в июле пока что только три маленьких, но я думаю, теперь у нас опять наступит счастливое время, и вы будете свидетелями нашего успеха.
Боретиус с удивлением поднимает брови:
— Неужели вы так же могущественны, как тот придворный, который пригласил свою принцессу посмотреть лунное затмение на следующую ночь, так как в предыдущий вечер она его проспала?
— Я надеюсь показать вам нечто лучшее, чем лунное затмение, — возражает, ухмыляясь Хуманн. — Мы начинаем, а то будет слишком жарко.
Неожиданно Хуманна охватила неуверенность, хотя он сегодня и полагался полностью на искусство режиссуры, но были вещи, которые он не мог заказать и которыми не мог распоряжаться. Он слегка побледнел и, пошатнувшись, схватил жену и гостя за руки. С волнением показав на вершину крепости, над которой летали семь огромных раскинувших крылья орлов, Хуманн хрипло спросил:
— Что означал полет этих птиц в старину?
Боретиус, несколько удивленный таким вопросом, говорит:
— Насколько я знаю, орлы — птицы отца богов, и следовательно, их полет приносит счастье.
— Omen accipio[45], —тихо произносит Хуманн и дает сигнал начинать.
Скрипят рычаги, визжат лебедки, первая из плит ложится на землю. Посетители видят на ее оборотной стороне бородатого гиганта со змеиными ногами. Профиль его лица немного поврежден, левая рука завернута в львиную шкуру. Мускулы словно перекатываются от шеи к плечам, туловищу и через таз к бедрам расставленных ног.
— Жаль, — шепчет Хуманн с легким вздохом, который может означать, с одной стороны, радость по поводу отлично сохранившейся плиты и, с другой — известное разочарование, — она не подходит ни к одной из прежних плит.
Теперь опускают вторую плиту. Фриз изображает поднимающегося бога — как еще иначе мог бы он явиться! На его огромные, делающие большие шаги ноги волнами, как от сильного ветра, опускаются складки одежды. Торс бога так величествен и прекрасен, что его невозможно сравнить ни с одним из рельефов, извлеченных из этой богатой горы. Голова отбита и ее нет среди тысяч фрагментов, во всяком случае, она не занесена в книгу учета.
— Эта тоже не подходит к известным нам плитам, — тяжело вздыхая, говорит Хуманн.