2 октября Конце по телеграфу сообщает о своем прибытии в Митилену. После обеда Хуманн отплывает на «Лорелее». С наступлением темноты в порт приходит пароход из Константинополя. Он проплывает буквально за кормой посыльного судна. Яркие искры бенгальского огня вспыхивают на его палубе.
— Хуманн!
— Конце!
Оба приветствуют друг друга через полосу пенящихся волн. Немного позднее гости сидят на палубе, глядя на колеблющееся отражение полной луны, пьют кофе и вино, едят вестфальскую ветчину, вспоминают о сотрудниках музея в Берлине, которые с большим терпением осматривают и систематизируют пергамские находки, и строят дальнейшие планы совместной работы.
После полуночи «Лорелея» отплывает и около четырех часов утра подходит к Дикили. Пока Хуманн и гости садятся на лошадей, «Лорелея» берет на буксир баржу с двадцатью шестью ящиками.
Конце не может не удивляться тому, что успел сделать Хуманн за четыре месяца после его последнего визита. Штиллер и Рашдорф сразу же приступают к работам у большого храма в южной части сада царицы. Здесь в огромных холмах щебня можно еще копать без особой осторожности. Однако они скоро замечают, что, хотя тут и нет ничего особенно ценного, под щебнем сохранились остатки какого-то роскошного помпезного сооружения. Это, как сообщает найденная вскоре посвятительная надпись, не греческое здание, а постройка времени императора Траяна. Тем лучше, это доставит удовольствие берлинцам, думает Конце. В развалинах северной части здания находят красивую и еще совсем целую бронзовую статуэтку сатира, первую находку в этом роде, и несколько серебряных монет, конечно, не античного происхождения. Это австрийские монеты Георга Вильгельма, который во время Тридцати летней войны был курфюрстом Бранденбурга. Кто из путешественников мог их здесь потерять?! Бон руководит раскопками гимнасия на Нижнем рынке. Он чем-то похож на Хуманна и обладает редким искусством делить себя на части: одновременно он участвует и в съемке плана алтаря. Конце, в свою очередь, отбирает из находок все то, что ему хотелось бы иметь для своего музея, и уже 10 октября «Лорелея» опять буксирует в Смирну баржу с тридцатью тремя ящиками.
В ноябре прибывает новый гость, афинский фотограф Афанасиос, который должен сделать снимки для предполагаемого многотомного монументального труда о раскопках Пергама.
Такого количества гостей еще ни разу не видело жилище Хуманна, которое местные жители называли «Немецким домом», но никогда не было и столько работы. Раскопки приближались к своему окончательному завершению. Крайний срок — 6 декабря, а теперь уже шел ноябрь.
Большая часть рабочих была переброшена на Траянеум, так как раскопки у гимнасия уже заканчивались. Вид и расположение зала с колоннами и соотношение друг с другом многочисленных кладок фундамента было выяснено. Для заключительных тщательных раскопок не хватало ни времени, ни средств.
Зима уже заявляет о себе. Все время идут дожди; если они ненадолго прекращаются, то северные ветры начинают свистеть в горах, останавливая работы. Даже Хуманн, которого обычно не пугала никакая непогода, вынужден в эти дни прекратить составление нового плана крепости. План должен в масштабе один к тысяче не только охватить последние, повсюду разбросанные остатки стены, но и дать с помощью точных измерений полную картину всех разнообразных выступающих на поверхность развалин.
Опять у исследователей не хватает времени. Работам у Траянеума не видно конца. Но и после того как 150 рабочих завершили раскопки, в последний день, к вечеру, уже в полной темноте открылся северо-восточный угол. Этим пришлось и ограничиться.
С тех пор ничего больше не нашли. На раскопках осталось всего 25 рабочих. Они расчищают фундаменты и убирают территорию, передвигают блоки, упаковывают находки, подвозят сани, грузят судно. Все трофеи, собранные до конца ноября, весят на этот раз 1500 центнеров, и расходы на транспортировку от крепости до Триеста составляют 8400 марок. Но до 31 декабря 100 новых ящиков будут пока лежать на берегу в Дикили, так как срок лицензии истек, как и срок договора, по которому все находки получал Берлин. 100 ящиков? Нет, 184, потому что в последний момент турецкое правительство разрешает разобрать экседру[46] Аттала, которая займет 84 ящика. Колонна из Августеума весом 40 центнеров тоже в пути. Это, так сказать, небольшое дополнение к прежним находкам. Когда последние ящики прибывают в Берлин, общее их число достигает 462, а вес — 3500 центнеров; добрая половина из них содержит архитектурные детали и надписи. Чувствуется, что архитекторы и специалисты-строители занимали ведущее место в Пертаме.
10 декабря «Немецкий дом» отмечает 48-й день рождения Конце. Печально звучат слова студенческой песни:
Ведь 11-го Конце должен уехать домой: он хочет провести рождество со своей семьей.
Новый год начался так неудачно, что хуже трудно придумать. Зима оказалась суровой, как никогда. Штормовые ветры вздымали в море высокие волны, и если маленькая «Лорелея» посольства еще способна выходить в море, то плоские, открытые баржи не выдерживают сильного волнения. Кроме того, зимой залив, начиная от Чандарлыка, представляет большую опасность, потому что сюда устремляется ветер из долины Каика. Если у входа в залив сила ветра не превышает трех баллов, то через какую-нибудь минуту она достигает девяти баллов. Корабль вынужден возвращаться и целыми днями торчать в Фокее, ожидая хотя бы нескольких часов безветрия, которых было бы достаточно, чтобы преодолеть злой залив. Часто матросы «Лорелеи» стоят на корме, сжимая в руках абордажные топоры, чтобы, если это будет необходимо, обрубить тросы, но пока этого удавалось избежать. Только один раз, в порту Дикили, один из больших ящиков полетел за борт. Но его все же отправили следующим рейсом, после того как благополучно выловили из воды.
Луиза Хуманн вне себя от радости. Наконец-то она заполучила своего мужа, который во время раскопок был дома лишь редким гостем. Да и Карл Хуманн рад своему дому в Смирне, тому порядку и удобствам, которых он был долго лишен, рад своему сыну, которого почти совсем не видел. Но все-таки радость его омрачена. Ведь он вынужден расстаться со своей любимой работой, а она еще далеко не завершена. Весь инструмент по его приказу убрали на склад. Своего старого кавасса Мустафу Хуманн назначает сторожем крепости, как только получает на это соответствующее разрешение. Но и этого ему недостаточно. Перед тем как отпустить последних рабочих, эффенди Хуманн дает им распоряжение выкопать на повой благоустроенной улице несколько рвов шириной до пяти метров. Ведь там внизу, в Бергаме, все они — и турки, и греки — только того и ждут, чтобы уехали чужеземцы и они смогли потащить вниз с таким трудом извлеченные камни фундамента и разбросанные мраморные блоки, а потом использовать их для своего личного строительства. Теперь, когда канавы перерезали улицу, ни двуколка, ни верблюд, ни осел не смогут здесь ни проехать, ни пройти, а человек может унести немного, не больше ежедневных «потерь», которые наносили раскопкам «филологически подготовленные» туристы, соблазненные древностями и наполнявшие ими свои карманы.
Тяжело было прощаться с верными и трудолюбивыми рабочими.
— До свидания, до нового сезона! — кричит Хуманн.
— До свидания, до начала работ, эффенди, — отвечает приветливо хор.
Хуманн едет в Смирну и подводит итоги. Во время раскопок не произошло ни одного несчастного случая. Ни мраморные плиты, ни животные, ни люди не получили никаких повреждений (разве что филологи, но и с ними ничего серьезного не случилось!). 94 плиты с изображением гигантомахии либо в Берлине, либо находятся сейчас на пути в столицу. Вместе с отправленными ранее плитами их насчитывается 97. Согласно определенным теперь размерам алтаря, гигантский фриз должен был иметь 130 метров в длину. Высота фриза составляла 2 метра 30 сантиметров. Всего получается приблизительно 300 квадратных метров площади, занятой рельефами. Основные находки дали 120 квадратных метров, а если иметь в виду около двух тысяч фрагментов, то получаются полных 180 квадратных метров. Следовательно, три пятых всего фриза.