Раскопки вскрыли 35 плит и 100 обломков фриза Телефа, одиночные статуи, бюсты, алтари, базисы, конные статуи и так далее, а также 130 надписей. Наконец, были найдены и части главного карниза алтаря, которые содержали надписи с именами, а также части экседры Аттала II и множество других архитектурных деталей.
Хуманн мог быть доволен, но еще больше были довольны в Берлине, особенно в берлинских музеях,
Глава седьмая
Аппетит приходит во время еды не только у обедающего, но, в переносном смысле, и у археолога, и у музея, который организовал экспедицию. В эти годы Германия находилась на вершине своего величия. Пруссия овладела всей полнотой власти. Лихорадка тщеславия, охватившая страну, приводила к тому, что шёнебергский крестьянин продавал за большие деньги свою землю спекулянту и строил по возможности ближе к Курфюрстен-даму претенциозную виллу в стиле «чистого Ренессанса». Вместо того чтобы сеять рожь и возить на рынок телтовскую свеклу, он предпочитал стричь купоны надежных ценных бумаг, называя себя рантье. Эта мания величия господствовала также и среди высших государственных чинов, вне зависимости от того, был ли это наследный принц, рейхсканцлер или директор музея. Может быть, Рихард Шопе, который, по слухам, должен скоро стать генеральным директором музеев, и будет исключением, но этого нельзя предугадать. Пока он тоже кружится в общей карусели.
Атталиды были свободны от подобной мании величия времени диадохов и эпигонов. Но то, что они оставили после себя в виде развалин и обломков, было достаточно грандиозно, чтобы привести в волнение эпигонов XIX века, как это хорошо видно из писем. «Пергам у всех на устах, — сообщает шестидесятипятилетний Эрнст Курциус, princeps philogorum[47], своему брату в рождественские дни 1879 года. — Все наслаждаются необозримым количеством оригиналов и чувствуют себя равными Лондону. Древняя история искусства поведала миру часть своих тайн. В этих произведениях уже нет старой веры, поэзии и благородства, это — риторика александрийского периода, но в то же время какая смелость, какая высокая техника! Ею можно только восхищаться». Это признание завернуто в шелковую бумагу порицания, в вату оскорбленного чувства собственного достоинства. Читатель может подумать, что старого корифея немецкой науки об античности теперь обуяло раскаяние. Ведь в свое время он пропустил мимо ушей все призывы Хуманна, Хуманна, который сейчас, так же как и его Пергам, стал широко известен, тогда как Курциус и его Олимпия пребывали в забвении. Месяцем позже, 2 февраля 1880 года, Курциус был вынужден написать своему брату: «Рейхсканцлер неожиданно вернул назад заявление о дополнительном кредите в размере 90 тысяч марок, который уже был выделен, и бундесрату передано соответствующее распоряжение. Теперь у нас больше ничего нет, и мы вынуждены прекратить раскопки в апреле — мае. Я, конечно, делаю все, что возможно. Но даже обращение наследного принца к Бисмарку оказалось бесполезным. «Было бы очень сложно это сделать», — ответили ему, хотя здесь уже не было никаких трудностей! Наверное, Бисмарк вспомнил о Пергаме и решил, что по сравнению с ним наш договор слишком невыгоден и так далее. Теперь никто из советников не осмеливается даже говорить с ним об этом».
Старый человек хоронит свои идеалы. Молодой человек — для шестидесятипятилетнего сорокалетний кажется молодым — играет теперь большую роль и в министерской политике. К первому докладу Хуманна Конце пишет послесловие: «Мы работали на месте одного из знаменитейших городов эллинистическо-римского времени, остатки которого все-таки сохранились, несмотря на разрушения, нанесенные ему последующими поколениями. Наверное, еще больше находится в земле. Но для того, чтобы все это выяснить, надо провести основательное техническое и научное исследование хотя бы на одном участке. Топографически монументальную картину старого города на разных этапах его существования надо выявить в более определенных чертах».
Это — новый план, но с открытым большим алтарем теперь уже можно познакомить общественность. В первую очередь покорнейше просят принять приглашение старого императора. Правда, его предупреждают, что пока еще невозможно привести экспонаты в окончательный порядок. Затем Шёне организует первую экскурсию для представителей печати, ученых и художников, после которой газеты безапелляционно утверждают: «Теперь мы не отстаем уже от Парижа и Лондона!». Императору приходит в голову мысль о том, что Конце, пожалуй, заслужил орден, и он запрашивает мнение министра. Господин фон Путткамер, конечно, согласен и разрешает себе испросить ордена для Хуманна и других заслуженных участников дела, согласно списку, который весьма показателен. Но Путткамер делает интересную оговорку: отложить награждение до завершения транспортировки всех находок. Что же касается Хуманна, то здесь вообще не должно быть никаких сомнений, так как «выплаченный ему гонорар ни в какой мере не покрывает того, что он сделал для нас». Не надо забывать также, что «в будущем он может стать такой силой в Малой Азии, которую следует принимать во внимание» и «при выборе степени награждения для господина Хуманна (а не просто Хуманна!) надо особо учитывать патриотические побуждения его действий, личную преданность по отношению к высочайшему императорскому дому». После Хуманна следуют фамилии: директор банка Гейнце, австрийский агент Ллойд, Хамди-паша и эффенди Диран, и — что самое удивительное — выше фамилий турецких чиновников помещено имя Яни Большого Лалудиса, простого смотрителя и старшего рабочего!
Да, в 1880 году награждение орденом представлялось важнейшим государственным актом. Около трех месяцев идет переписка между министерствами: оказывается, Хуманна (теперь он уже опять стал просто Хуманн) уже «пожаловали» восемь лет назад орденом Короны IV класса, так что сейчас он должен был бы получить этот же орден, но III класса.
Однако «принимая во внимание особо патриотические чувства и верноподданные высочайшему императорскому дому убеждения», министр позволяет себе сделать всепокорнейшее предложение его величеству «оказать Хуманну высочайшую милость, наградив крестом кавалера императорского дома фон Гогенцоллернов», поскольку Хуманн «принял бы эту награду как особенно веское доказательство высочайшей милости и признания его заслуг».
Ну, ладно, и на том спасибо, Хуманн получает орден императорского дома, Конце — орден Красного орла IV класса, а другие то, что им придумали. Кроме того, служитель галереи Штейнеке, который перетаскивал плиты туда и сюда, получает почетный нагрудный знак. Теперь, наконец, невероятно важный вопрос об орденах решен и все довольны, даже служитель галереи Штейнеке. Только не Хуманн! (Неужели он остался прежним упрямцем?) Его не интересует внешний блеск, его интересует дело.
Дело? Оно не двигается так, как этого хотелось бы Хуманну. Греческое общество Силлогос в Константинополе, хотя и приняло с благодарностью книги из Берлина, отказалось передать немцам плиту доктора Раллиса. Следовательно, надо предложить больше, думают в Берлине, послать еще больше книг, например, печатные труды Германского института археологии, Corpus Inscriptionum Latinarum и труд Лепсиуса о Египте. И если этого окажется недостаточно, то отливку группы Лаокоона. Ну? И что же теперь? Силлогос уступает и посылает фрагмент плиты.
В феврале 1880 года на повестке дня прусского ландтага стоит доклад о раскопках в Пергаме. Хуманна хвалят не столько за раскопки, сколько за заботы о сохранении находок. И как ни странно, докладчики говорят не просто о Хуманне или о господине Хуманне, а о консуле Хуманне. Почему-то из уполномоченного консульства его сразу же сделали консулом.
Музей насторожился: это было бы большим делом предоставить Хуманну там, в Малой Азии, должность, которая обеспечила бы его в денежном отношении и дала тем самым возможность работать на музеи. Консул Хуманн? Совсем неплохо, наоборот, звучит приятно. Но этого еще недостаточно. Своими раскопками он заслужил и академическое звание доктора. Если не rite[48], то h. с., honoris causa[49]. В Берлине или Лейпциге? Нет, это была бы слишком большая честь получить ученое звание в старейших университетах. Для такого случая достаточно маленького университета, скажем, в Ростоке, Иене или Грейфсвальде.