На некоторых фрагментах алтаря нашли следы старой краски, особенно на глазах фигур. Может быть, все фигуры были раскрашены? Хуманн не отвечал на письма с подобными вопросами. Что он может ответить? Он ведь сидит здесь для того, чтобы копать, и только изредка позволяет себе пошутить: в планирующейся многотомной роскошной публикации о Пергаме ни в коем случае не следует забыть и о терракотах раннего времени, размером с чубук трубки, похожих на кофейные чашки.
Конце соглашается с Хуманном, так как тоже любит шутки, но одновременно напоминает о необходимости беречь свое здоровье. Хуманн болеет уже половину ноября и может руководить раскопками только из своего дома. Он проводит расчеты: между алтарем и храмом скопилось около 50 900 кубометров щебня. В распоряжении археологов есть 35 тачек, а так как расстояние от места скопления щебня до подножия горы в среднем составляет 50 метров и за день один человек может вывезти не более 5 кубометров, на выполнение этой задачи потребуется 290 рабочих дней. К этому надо добавить снос старых стен, разведку местности, упаковку, перетаскивание ящиков и еще многое другое.
Как со всем этим справиться?
В начале декабря Конце сообщает в докладе генеральному директору о 109 новых ящиках и через неделю после этого в переписке с Хуманном обсуждает план продления работ еще на год. Шёне и Хуманн поддерживают этот план, и раскопки продолжаются.
Дни приходят и уходят, приходят и уходят посетители, филологи. 1885 год оказывается не особенно результативным. Волна восторгов от значительных находок спала как только они стали реже, и новое открытие резиденции Атталидов вызывает радость лишь у нескольких специалистов. Приток средств в связи с этим сокращается. Жизнь становится дороже. Причем странно то что с ростом всеобщего благосостояния растут и цены! Следовательно, нередко возникает острая нужда в рабочей силе — ведь каждый идет туда, где можно больше заработать.
Министр попросил императора осмотреть новую модель и даже собирался послать ему ее во дворец, но его величество соблаговолил замкнуться в молчании: достаточно того, что он уже дважды видел этот старый хлам! Поэтому надо было не только беречь пиастры и марки, но и следить за каждым пфеннигом.
Нерезультативный год. И все-таки они добиваются продления лицензии еще на один год, начиная с июня 1885 года, а также получают из фонда императора еще 60 тысяч марок, так как средства музея были уже исчерпаны в связи с удачной покупкой коллекции Сабурова.
Этот год непоказателен еще и потому, что Хуманн часто болел. «Просите отпуск для полного выздоровления», — пишет Шёие; «Берегите себя», — настаивает Радовиц, единственный немецкий дипломат, который действительно разбирается в древностях и делает для Хуманна все возможное. «Передайте привет Карлу младшему, вашему только что родившемуся второму сыну, — пишет Конце, — не занимайтесь с любопытными гостями, не соглашайтесь ни на какие экскурсии и приемы. Я тоже сейчас никого не вожу по Берлину». Это легко сказать, но трудно сделать, а летний отпуск в Райхенгалле не приносит существенного облегчения больному горлу Хуманна.
В сентябре Конце едет в Пергам, и лишь благодаря не оправившемуся от болезни Хуманну, который сопровождал его от Вены, они сумели избежать карантина. Султан, напуганный холерой, издает на этот счет строжайшие законы, которые не касаются, кажется, только одного Хуманна: ведь он все еще вроде паши, вице-короля Малой Азии.
Итак, они опять в Пергаме. Здесь сейчас все равно как на водах: прекрасная осенняя погода, никакой спешки, возможность наблюдать восход солнца — для этого надо лишь подняться на крепостную гору, — вечерняя заря с узким серпом луны на небе; спокойный и обходительный новый турецкий комиссар Балтаззи; Бон, его жена и круглый, как шар, сынишка; Штиллер со своими тщательно продуманными архитектурными проектами; постаревший доктор Раллис со своим орденом Короны; сытная еда, чубук, хорошее старое вино, вист и глубокий сон.
Требования дополнить плиты с изображением гигантомахии раздаются все реже. В Берлине широко развернулись работы по реконструкции, и теперь на первый план выступает воссоздание общей картины. Возникает вопрос о возможных будущих перспективах. Так, Фабрициус, например, нашел на проселочной дороге между Дарданеллами и Пергамом развалины древнего города. Конце, Фабрициус и Бон отправляются верхом на место находки: шесть часов туда, разведочная съемка неизвестного города и семь часов обратно. По дороге они слышат плач женщин и детей: солдат призывают в армию, на войну с Восточной Румелией. «Призывают людей, — пишет Конце своей жене, — которые не знают, куда и зачем их отправляют. Кроме того, их родственники не знают, смогут ли они получить от них в дальнейшем какие-либо известия. Здесь в Пергаме также разбит палаточный городок, слышны сигналы, призывают войска».
По раскопки в Пергаме продолжаются. Археологи исследуют пока еще не тронутую часть акрополя, от ворот до сада царицы, осуществляя этим самым старый проект Хуманна.
Щебня здесь не так уж много, и, кроме того, его можно сбрасывать самым кратчайшим путем за восточный склон, работа идет бодро и весело. Отдельных находок почти нет, но при малой глубине раскопа на это не стоило и рассчитывать. Однако среди сравнительно мелких предметов удалось обнаружить кусок нижней части большого алтаря с именем одного из участников битвы. Никто не знает, кто это и каким образом надпись оказалась на данном месте. Ответить на вопрос отказывается даже дружная компания энергичных филологов: Бёлау, Фабрициус, Кёпп, Шухгардт.
Какого множества людей «Немецкий дом» там, в верхней части греческого города, еще ни разу не видел в этом, последнем году раскопок. Младшие даже частенько вынуждены уступать старшим свои комнаты и переселяться в подсобные помещения во дворе. Деревянная лестница ведет к просторной веранде, на которую выходят двери всех комнат. Веранда украшена веселыми цветными рисунками художников Кипса и Коха, которые в 1884 году создавали здесь свои эскизы для большой, околдовавшей весь Берлин панорамы Пергама. Иногда Эрнст Фабрициус бросает на произвол судьбы свои любимые надписи, чтобы по примеру Хуманна оседлать Пегаса. Он создал в доме археологов лозунг, как для старых, так и для молодых, а Кипе начертал его на стене веранды:
Каждое воскресенье приходит почта. Ее принимает немецкий почтамт в Смирне, затем передает на пароход, а из Дпкили верховой развозит ее по адресам. Все они, от Хуманна до самого молодого из его «филологов», ждут почтальона на веранде, так как отсюда можно так же хорошо, как из крепости, видеть море. Тот, кто первым увидит ожидаемого с нетерпением верхового, может вечером во время игры в скат безнаказанно смошенничать или испортить гранд с четверкой.
Постепенно наступает осень. Рабочие рады тому, что больше не будет пыли, но в легких и бронхах Хуманна этой пыли скопилось за лето более чем достаточно. Он с трудом откашливается. Хуманн доволен, что визиты императрицы Елизаветы Австрийской и принца Леопольда Прусского не состоятся из-за создавшегося политического положения. У Хуманна снова начинается лихорадка и воспаление легких, а у Конце — сильный прострел. И все это именно сейчас, когда приезжает генеральный директор Шёне, чтобы впервые своими собственными глазами увидеть то, о чем он заботился долгие годы! Кольдевей, который проводил археологические раскопки на Лесбосе и предполагал вести их в Месопотамии и Вавилоне, должен был приехать вместе с ним.
Шёне приезжает, но так как Хуманн и Конце не могут встать с постели, он вынужден подниматься на гору с Боном и Фабрициусом. Пробыв там весь день, он получает истинное удовольствие, так как действительность превзошла все его представления. Наибольшее впечатление произвело на него единство архитектурных форм: он увидел здесь строгий, единый, тщательно обдуманный план, по которому был построен эллинистический город, в то время как, например, в хорошо знакомых ему Афинах сами здания и архитектурные идеи, возникшие в различные периоды, так наслаивались друг на друга, что напоминали кожуру луковицы. И еще одно: в античной Элладе существовал один полис (город-государство) рядом с другим, а в эллинистическое время города объединялись в группы, образуя царства. Это обстоятельство, по мнению Шёне, нашло свое отражение и в искусстве: за отдельными произведениями, одиночными скульптурами, созданными классикой, последовали теперь большие композиции типа фриза с гигаптомахией или барельефов с изображением сцен из жизни Телефа.