— Я согласен, коллега, с тем, чтобы попробовать Виганда. Конечно, только временно. Если он окажется не на своем месте, мы можем отозвать его в любое время.
23 апреля Виганду от имени Генерального управления музеями и Генеральной дирекции доверяют временное руководство раскопками и предлагают продолжать их по планам Хуманна. Шрадер подчиняется. Такое решение не удивляет его. Он хорошо представляет себе тщеславие Виганда, но так как он далек от зависти и работа привлекает его сама по себе, безропотно принимает новое руководство. С Гейне дело обстоит не так просто, так как он был уверен, что назначат именно его. Поэтому стоило закончиться сезону, как он в довольно резкой форме распростился с Вигандом. Итак, наследника Карла Хуманна зовут Теодор Виганд.
Уже через некоторое время становится ясно, что решение было правильным. Конечно, ученым Виганд после этого назначения все равно не станет, но для научного руководства делом у него есть хороший помощник — Шрадер. Виганд показал себя в первый раз на ответственном посту так, что потом вошел в историю немецкой археологии блестящим организаторам, который знал, как надо правильно расставить людей. Он сумел завоевать авторитет у рабочих и у местных турецких чиновников и в этой столь важной и трудной области в полной мере сохранить наследство Хуманна.
Когда в 1899 году раскопки Приены подошли к концу, Виганд второй — раз становится наследником Карла Хуманна: в качестве директора Императорских прусских музеев, но с резиденцией не в Смирне, а в Константинополе.
Итак, дело сделано. Один — ноль в мою пользу, отмечает для себя Виганд. Однако каждый футболист знает, что если мяч попал в ворота противника, то он там долго не останется: его опять выбросят и возвратят в игру. И он знал также, что если игроку, нападающий он или полузащитник, посчастливилось завоевать очко, то он не выходит из игры, не наслаждается в стороне покоем, а старается изо всех сил обеспечить своей команде еще одно, решающее очко.
Правда, сравнение с футбольной командой не очень удачно. Немецкие археологи далеко еще не такая команда, участники которой сработались друг с другом. Пока они действуют совсем недружно. Но в остальном сравнение все же правильно. Особенно, если мы вместо команды будем говорить об одном Виганде.
Он, таким образом, вступил на первую ступень лестницы, которая могла завести очень высоко и далеко. На первую ступень он поднялся, однако — надо быть честным и согласиться с этим — не благодаря прилежанию, деловым качествам и терпению, хотя за последние годы и очень старался преуспеть в своем деле, а скорее в результате пиратской проделки. Так же как барон Мюнхгаузен вытащил себя вместе с конем из болота за собственную косичку, так и Виганд схватил сам себя за воротник и поднял на первую ступень лестницы. Археологические же боги одобрили это «из жалости и милосердия к человеку без всяких заслуг и достоинств», как сказано в лютеранском катехизисе.
Итак, ты стоишь на своей ступени, и никто не может столкнуть тебя с нее, разве только собственная лень и полная неспособность. Но тот период жизни, когда он был лентяем, миновал, и подобного более не повторится. Значит, ты будешь держать себя в руках. Теперь пусть пройдет некоторое время, и твоя мать действительно сможет гордиться успехами своего сына. Но для этого недостаточно спокойно и деловито раскапывать Приену. Для этого нужно как можно больше шуметь. Ремесло обычно рекламируют, но ведь археология тоже ремесло. Если бы его дед, формовщик Найцерт только тем и занимался, что изготовлял в день несколько дюжин шамотного кирпича и продавал его поблизости или в некотором отдалении от Бендорфа, то он на всю жизнь остался бы лишь никому не известным ремесленником. Но он сумел разрекламировать свое ремесло, и его предприятие выросло настолько, что получило право называться первой фабрикой шамотных кирпичей в Германии и экспортировать свою продукцию за океан. Дед при этом неожиданно стал владельцем фабрики и «господином директором», именно потому, что сумел поднять рекламный шум и использовать конъюнктуру в наиболее ответственное для предприятия время.
Ну, хорошо, «господином директором» стал теперь и он, Виганд. А ограничивающее его действия дополнение в виде «комиссара», наверное, скоро уже отойдет в прошлое. Но это еще не все, и, следовательно, надо шуметь. Разве отсутствие рекламы не беда немецкой археологии? Вот она формует кирпичи в Олимпии, в Приене, Трое и, преклонив колени, благодарит за каждую марку, которую выдает ей рейхстаг или личный фонд кайзера. А когда деньги израсходованы, господа профессора (и господин комиссар), возвратившись домой, пишут книги, и если какому-нибудь издательству захочется пустить на ветер несколько десятков тысяч элегантным и эффектным образом, то книги эти будут напечатаны. Потом они с завидным терпением ждут отзывов, читают лекции, интригуют немного и вновь подают просьбы, становясь даже назойливыми, словно торговцы вином или лавочники, до тех пор пока рейхстаг или его величество не отпустят немного денег на раскопки. Об использовании конъюнктуры после удачных раскопок не может быть и речи! А какие блестящие возможности имела наука в последнее время! И они были упущены! В 70-х годах — Шлиман с его с Троей и Микенами, в 80-х — Хуманн с Пергамским алтарем! Где же была связь с жизнью? И думала ли Главная дирекция или администрация музеев хоть один раз по-настоящему заинтересовать своими работами печать, которая, как известно, является мировой силой, или экономические организации, которые представляют собой не меньшую силу? Нет. Они считали эго несолидным для науки. Лучше терпеть нужду, чем пользоваться благоприятной ситуацией. Вот какие соображения ими руководили.
Реклама нужна ремесленникам. Нет, господа, раскопки Приены закончены, вы должны теперь увидеть настоящее чудо. Уж Теодор Виганд постарается разрекламировать на весь мир работы в Милете!
Но для этого мир должен знать, кто такой Теодор Виганд. Впрочем, шум может быть полезен и в мелких и даже в бесперспективных делах. Виганд несколько раз жертвует своим послеобеденным временем и ловит тощего советника турецкого посольства на Вильгельм-штрассе, который в свое время обращался в консульство Смирны и в конце концов получил великолепный орден величиной с ладонь на голубой ленте. Не работает ли старик по-прежнему в протокольном отделе? Советник посольства был только маленьким колесом в механизме министерства иностранных дел, но, кто знает, может быть, и он когда-нибудь окажется полезным. Союзу нумизматов «Монета» в Ганновере Виганд посылает коробку с монетами. Это не такой уж ценный подарок: они повсюду валяются здесь на земле, выпав из большого дырявого кармана времени, но он добавляет к ним несколько очень древних и дорогих чеканных монет ионийских городов. Обществу антропологов имени Вирхова Виганд преподносит череп, принесенный ему крестьянином; череп, с которым он просто не знал, что делать. Сжалившись над студентами-геологами, он по их просьбе высылает им ящик с андезитом, трахитом, порфиритом, полукристаллическими известковыми камнями и кристаллическими глинами. Он собирает и засушивает для кажущегося весьма странным судовладельца и любителя ботаники в Ростоке два десятка орхидей. Он пишет для какой-то никому не известной газеты путевые очерки.
Реклама присуща всякому делу, и кто знает, не будут ли ему полезны те люди, которых он тем или иным способом делает себе обязанными. По крайней мере, они знают, и это уже многого стоит, кто такой Теодор Виганд, который, возвратившись в Константинополь, женится на Марии Сименс, дочери Георга Сименса, — турки очень метко назвали ее «дочерью Анатолийской железной дороги». Знают Теодора Виганда, руководителя раскопок Милета, Дидим и Самоса. Короче говоря, Виганд вскоре становится известной личностью, с которым каждый вынужден считаться, будь это Вильгельм II или последний носильщик на раскопках. Между прочим, драгоманы и возчики Константинополя теперь уже могут сказать любому незнакомцу, что господин директор Виганд живет в самом элегантном доме Арнауткоя, стоящем высоко над Босфором.
Глава третья
В 1880 году И. С. Тургенев думал, что через год или два фриз гигантомахии Пергамского алтаря будет полностью собран и окажется доступен для всеобщего обозрения во всей его красоте. Но здесь он, привыкший к медленным темпам своей родины, несколько переоценил берлинские темпы или, по крайней мере, ошибочно перенес представление о темпе будничной жизни берлинских улиц на методы работы ученых. Короче говоря, писатель недоучел местной обстановки.