Но и этого Виганду показалось недостаточно. Разве он не отличный знаток Константинополя? И разве реклама не является спутником любого дела? Итак, в последующие за приемом дни Виганд с утра до ночи водил по городу — при этом ни слова не говоря о Милете — обер-гофмейстера императрицы господина фон Мпрбаха, вице-обер-гофмейстера господина фон дер Киезебека, придворную даму графиню Брокдорф и придворного живописца профессора Кнакфусса. К ним впоследствии присоединился флигель-адъютант кайзера (в то время — военный атташе) господин фон Морген. Заслужить благосклонность авторитетных людей и сделать их обязанными себе было на этот раз для Виганда гораздо важнее раскопок Милета. И расчет его оправдался быстро и без труда: несколько месяцев спустя кайзер не только дал свое согласие на раскопки, но и отпустил 40 тысяч марок из своего личного фонда. Господина фон Моргена удалось использовать с другой целью. Посол фон Маршалл, так же как и Гатцфельд, не признавал никаких археологов с их древними камнями. Кроме того, он считал, что закон есть закон, и следует поэтому уважать права на античные находки Хамди-бея. Существовала, таким образом, серьезная опасность, что Виганду придется оставить Приену и Милет на своем месте и не удастся построить их в Берлине. Поэтому, недолго думая, он пригласил Моргена посетить раскопки. Последствия сказались сразу же. Морген представил весьма решительный доклад кайзеру, в котором всячески подчеркивал свой «ура-патриотизм». «Предпочтение, отдаваемое другой нации в какой-либо области за границей (Австрия получила в Эфесе половину находок и свободу выбора), доводит мою кровь до кипения». Этим патриотическим докладом кровь кайзера тоже была доведена до соответствующего состояния. После этого музеи Германии были обеспечены половиной всех находок в будущем — и все только благодаря Виганду, который сумел отправить Боде находки, составившие основной фонд его нового Византийско-христианского отдела и добытые Вигандом при помощи личных переговоров с Хамди-беем.
Так началась эта дружба с кайзером, которая продолжается и теперь, когда по прошествии нескольких лет Виганд стал директором музеев с резиденцией в Константинополе, зятем Сименса, а также — Виганд совершенно в этом уверен — домашним и придворным археологом кайзера.
В течение двадцати лет — с 1899 года по 20-е годы XX века — Милет был величайшей сенсацией века, самым большим триумфом, таким большим и великим, как его величество кайзер, таким большим, как страдавшая манией величия немецкая кайзеровская империя на рубеже двух веков.
Следовало продумать план раскопок. Город насчитывал 500 кварталов, он был в пять раз больше Приены и в два раза больше Помпей! Из-за эпидемий малярии раскопки можно вести только четыре месяца в году, и, чтобы добиться какого-либо результата, потребуется 100 тысяч марок. Раскопки высшего класса во всех отношениях! Все средства пошли на Милет, и Кекуле, у которого сердце обливалось кровью, должен был отказаться в пользу Милета от раскопок римской виллы в Боскореале с неповторимыми фресками. Раскопки Милета все больше и больше расширялись и, словно полип, охватили Самос и Микале, горы Латмоса и Дидимы, те самые Дидимы, которые французы раскапывали уже начиная с 1872 года и на которые они имели преимущественные права, хотя именно сейчас их касса оказалась пуста. А раз так, заберем и Дидимы, мы можем себе это позволить! Знаменитый храм Дидим был размером 118 на 59 метров, примерно вдвое больше афинского Парфенона и гораздо величественнее храма в Селинунте. И если колонны Парфенона были высотой 19,58 метра, а храма в Селинунте — 16,27 метра, то в Дидимах было 80 колонн, каждая высотой 19,7 метра. Подумать только, ведь этот храм можно было бы восстановить в Берлине, дополнив с помощью реконструкции отсутствующие девять десятых Оригинала. Нет, Милет — это больше, гораздо больше, чем Олимпия и Пергам, вместе взятые. На всякий случай следует купить землю под его руинами. Ведь если не удастся получить обещанной половины находок, нам по крайней мере останется еще и доля землевладельца. Потихоньку стали набирать на раскопки десятки крестьян и поденщиков (каймакаму был обещан орден, если он поможет их уговорить!). Теперь дело доходит до земли, которую скупают за ничтожно малую цену (единственный случай, когда, упоминая об этом грандиозном предприятии, можно употребить слово «малая») — от 20 до 30 марок за 900 квадратных метров! Сносят десятки домов, а жителей переселяют туда, где земля стоит еще дешевле. Поля оставшихся на месте крестьян засоряются щебнем с раскопок. А если кто-либо и осмеливается открыть рот, то ему достаточно громко поясняют, что он должен только радоваться тому, что его истощенная каменистая почва, наконец, отдохнет и будет более плодородной. О, какое же это наслаждение — жить, раскапывать, захватывать. Германия — самая прекрасная страна в мире, и она будет иметь самые прекрасные в мире музеи.
Разве не сказал недавно Виганду его превосходительство фон Маршалл: «Надо знать, что вы хотите, и затем оставаться твердым в своем решении, ни в чем не отступать: ведь именно твердости нам так долго не хватало». Эта твердость есть, по крайней мере, по отношению к нижестоящим. А к тем, кто «внизу», принадлежит теперь и столь могущественный прежде Хамди-бей — вот уже несколько лет как он лишился милости султана. Его сыну не позволяют учиться ни в Париже, ни в Берлине, а когда он сам просит разрешения совершить поездку во Францию на празднование столетия Французской академии, султан отказывает ему, пообещав отпустить в следующий раз. Никто не знал, в чем тут было дело. Может быть, султан не только стал политически несостоятелен, но и потерял на Босфоре душевное равновесие, а может быть, ему просто было стыдно: ведь он считал закон Хамди-бея об античных предметах действительно полезным, а постепенную распродажу археологических находок позорной. Однако султан не осмелился проводить этот закон, так как послы великих держав наседали на него со своими вербальными потами, а монархи писали — бесконечные письма, настаивая по-дружески и по-соседски на дальнейшей распродаже. А может быть, дело в том, что Хамди не захотел поддержать султана, когда он «подарил» кайзеру Вильгельму сразу весь фасад мшаттского замка.
Одним словом, Хамди-бея больше уже не следовало опасаться и можно было ограничиться лишь светскими любезностями, на которые не скупились ни госпожа Виганд, подливая Хамди-бею чай, ни доктор Виганд, подготавливая два-три доклада по археологии для его сына. Мы же хорошие друзья, не правда ли, а если ты не хочешь оставаться другом, тогда мой кайзер напишет твоему султану, что я тобой не доволен! А если ты будешь вести себя хорошо, подожди немного, и в день твоего юбилея мы сделаем тебя почетным доктором Лейпцигского университета! И обрати внимание: твой новый, еще более суровый закон об античных предметах мы просто задушим нотой протеста, а если Австрия нас не поддержит, ну что же, тем хуже для тех, кто не знает, что такое настоящая власть!
Да, музей в Берлине снабжают теперь совсем неплохо. Из Милета он получает почти всю древнюю пластику; Хамди остается лишь немного вещей эллинистического времени да римских копий с греческих оригиналов. Но вот рыночные ворота из Милета? Кто должен их получить?
Виганду пришлось ненадолго отправиться в Берлин и посидеть за высочайшим обеденным столом среди придворных. Он привез с собой фотографии рыночных ворот в Милете римского времени, которые соответствуют понятиям кайзера о высоком искусстве и нравятся ему необычайно, так как своими грубыми римскими линиями, искажающими благородные греческие формы, и пышными, но бессмысленными парадными колоннами они напоминают то искусство, которое создает придворный советник по строительству фон Ине.
— Хорошо, очень хорошо, дорогой Виганд, — говорит кайзер и добавляет именно то, что хочет услышать генеральный директор. Кайзер считает ворота не просто красивыми, а прекрасным, единственным сохранившимся образцом римских фасадов. — Подобные вещи необходимы, как приме]) для подражания нашим архитекторам.