Такую заботу о своем музее Виганд проявлял постоянно вплоть до ноября 1918 года.
Но вот наступил ноябрь 1918. Вильгельмовский мир, мир фальшивого великолепия, был разрушен, погибнув не в блеске и славе, а захлебнувшись в крови, сознании своей вины и стыде.
Пуста и мертва строительная площадка на острове музеев: еще летом 1914 года она была оставлена рабочими. Камни потускнели, стали серыми и покрылись мхом; поскольку железными балками нельзя топить печи, они остались стоять, покосившиеся и заржавевшие. Эта картина сохранилась надолго, и проходящие мимо люди помнят ее уже почти 10 лет. Немцы остались те же, они научились склонять головы при кайзере, и революция для них прошла как маленькая волна на летнем пляже. Увидев ее, они сначала немного испугались, а потом посмеялись, когда она прошла над их головами и спокойно исчезла в песке. По-прежнему его превосходительство фон Боде остается генеральным директором музеев, Теодор Виганд — первым директором Античного отдела и незаконченного Пергамского музея.
Красные знамена, которые реяли на музеях и здании университета, сняты и заменены прусскими. Нисколько не возражая, Виганд тайно провел гвардейцев-уланов через помещения Музея кайзера Фридриха и городскую железную дорогу и поместил нескольких добровольцев в своей далемской вилле. Ни президент, ни министр юной демократии ему этого не припомнили, наоборот, министерство иностранных дел скромно запросило Виганда, не согласится ли он стать послом в Афинах. Виганд с негодованием отказался, так как не хотел служить правительству, которое ненавидел, он — немецкий националист до корней волос. Однако этого он, конечно, не мог сказать и объяснил свое безответственное дезертирство заботами о музеях и стоящими перед ним задачами. А эти задачи действительно были достаточно велики.
Inter аrmа silent musae. — Во время войны музы молчат. Теперь молчат пушки. Не могли бы музеи вновь обрести свои права? И не следовало бы помочь им в этом? В июне 1919 года группа авторитетных ученых составляет энергичное заявление министерству по этому вопросу. Немецкий музей Боде (все время этот Боде!) во время войны получил хотя бы временную крышу, а у других зданий Переднеазиатского и Пергамского музеев нет и такой. Они стоят и разваливаются, грязные от дождя, скованные морозом, подмытые грунтовыми водами, и неповторимые ценности, особенно фризы Пергамского алгаря, вот уже 20 лет разрушаются на складах и в бараках, где они так тесно прижаты друг к другу, так слежались в единые блоки, что нельзя даже думать о необходимом уходе за ними. Предложение специалистов отклоняют. В залитой кровью Германии не находится ни единого пфеннига на музеи. Пока народ голодает, пока дети и старики холодной осенью мрут, как мухи, нельзя отпускать какие-либо средства на музейные цели.
Боде покорно пожимает плечами. Он не знает Государственного совета. Зато Виганд знает. Боде растерял своих протеже, а многие помощники Виганда все еще находятся наверху, опять наверху. Свояк Гельферих хотя и не государственный секретарь, но он — глава германских националистов и поэтому обладает гораздо большим влиянием, чем раньше, а фирма Сименс и ее руководители по-прежнему представляют власть в этом мире. Итак, следует призвать на помощь политику, финансы и промышленность. Результаты сказались немедленно. Август фон Тиссен делает невозможное: достает балки для огромных стеклянных крыш над залами.
Эго, конечно, только начало. Вспоминают о другой власти, царящей над миром, — печати, надеясь с ее помощью мобилизовать неких людей, которых раньше не вспоминали ни его превосходительство фон Боде, ни директор Виганд, строившие до сих пор музеи для славы короны, своей собственной и нескольких коллег по специальности. Но существует же еще и народ, анонимный, безликий народ, который во много раз чаще ходит в музеи, чем их превосходительства и профессора, и который даже приносит некоторые доходы, заплатив свои пфенниги за вход. Надо апеллировать к народу — звучит новый лозунг, который хорош еще и тем, что с его помощью можно оказывать давление на ненавистное правительство. Ведь с этими «социал-демокрётами»[70] всех мастей никто не хочет — связываться. Остаются черно-бело-красные[71]. Поэтому-то власть имущие так часто, как это только возможно, и ездят в Голландию приносить свои верноподданнейшие заверения.
Для «Берлинер локальанцайгер», одной из наиболее популярных газет страны, Виганд пишет (на всякий случай анонимную) статью. «Что сделано, — читают берлинцы, читают министерские чиновники и министры в январе 1920 года, — чтобы, наконец, подвести под крышу сооружения Месселя на острове музеев? Или, может быть, следует прекратить строительство, чтобы через несколько лет оно превратилось в романтические развалины в стиле Пиранези, в которых квакают лягушки и которые привлекают лишь живописцев и граверов? Правда ли, что Германия в будущем хочет проводить мирную политику, защищающую культуру, и хочет завоевать новых друзей своими научными и художественными успехами? Разве гибель музеев хорошее начало для этого?»
Вопрос, заданный в статье, нельзя пропустить мимо ушей. На него надо ответить. Правительство и министерство предоставляют слово более компетентному специалисту — музею. И музей отвечает официально за подписью его превосходительства фон Боде. Этот ответ — воззвание к народу (и правительству!): «Не может быть большего расточительства, чем это постепенное замораживание нового строительства, чем его бесконечное затягивание под предлогом непреодолимых трудностей. Расходы на строительство следует сократить, упростив наружную и внутреннюю отделку, но музеи надо, по крайней мере, закончить, чтобы они не шли к постепенной гибели вместе с коллекциями, которые должны быть сохранены. Это не только паша точка зрения, но и точка зрения нашего министра, не так давно посетившего строительство».
С помощью одного министра, члена правительства, правительство было побеждено. Оно вынуждено залезть в свой карман и дать указание министру финансов выдать такую сумму, чтобы можно было, по крайней мере, считать постройку Пергамского музея законченной до 1924 года. Для остальных объектов денег просто нет. И все же кажется, что битва выиграна, сделан большой шаг вперед.
Пока речь шла об общем большом музее, Боде и Виганд сыграли друг другу на руку и там, где нужно было, оказали друг другу помощь, особенно в тот момент, когда пришлось «воззвать к общественности». Пока был кайзер, они, принимая во внимание его решающее слово, относились друг к другу мирно и даже по-дружески. По так как кайзер теперь в далекой Голландии выпиливает из дерева сувениры и выращивает розы, а правительство меняется так быстро, что только внимательный читатель газет знает, кто в данный момент находится у власти, и так как теперь ни генеральному директору, ни директору отдела нет никакого смысла лебезить перед министром, которого уже завтра может заменить другой, — война между берлинскими музеями выходит из десятилетнего подполья и становится борьбой, которую один раз можно назвать «один против всех», другой — «все против одного», но в большинстве случаев — «каждый сам за себя».
Это особенно сказывается на отношении генерального директора Боде к директору отдела Виганду, так как оба они — прирожденные автократы. Кекуле, по крайней мере, всегда придерживался правил приличия и не вынес ни одного решения, не обсудив его предварительно с генеральным директором. Виганд отказывался от соблюдения каких-либо формальностей: он сам все решает, и только после этого дело отправляется к генеральному директору с пометкой «к сведению». Боде действует так же. Принятые в практике регулярные конференции директоров отменяются и созываются не более двух раз в год. Боде советуется, пожалуй, лишь со своим помощником фон Фальке, директором Музея прикладного искусства, и иногда с министром. Затем результаты сообщаются — «к сведению» — директорам отделов. И в том и в другом случае противная сторона ставится перед совершившимся фактом.