Однако, хотя двое и делают одну и ту же работу, это вовсе не одно и то же. Боде, как генеральный директор, считает себя обойденным Вигандом. Виганд, как начальник отдела, — обойденным Боде. Оба сердятся друг на друга и вымещают досаду на своих приближенных, сотрясая воздух гневными речами. А сотрудники музея в своем интимном кругу более уже не пользуются сложившейся лет десять назад игрой слов о «беспочвенном»[72] музее, а предпочитают новую, по-саксонски остроумную шутку: Виганда называют «антиподом» (антиподом Боде).
Виганд радуется новому закону о чиновниках, согласно которому возраст выхода в отставку определен в 65 лет для государственных чиновников и в 68 — для профессоров университетов (хотя в эти годы человек еще достаточно здоров — и физически и духовно). Ведь Боде уже 75 лет, и по новому закону он должен отказаться от должности генерального директора.
Подаст ли он в отставку? У него все еще есть кое-какие приверженцы, которые, хотя и жалуются десятилетиями на свои болезни, на деле во много раз сильнее здоровых. А нити в их руках ведут в министерство. Теодор Виганд никогда не будет генеральным директором, им становится верный Боде доктор фон Фальке, а сам Боде остается руководителем с полномочиями комиссара Музея кайзера Фридриха и председателем Комиссии по строительству музеев.
Боде переводит дух. Сейчас, наконец, после стольких тяжелых лет, он может не обращать внимания на другие отделы, а заняться своими собственными делами. Никто теперь не будет обвинять его, уже не генерального директора, в партийном пристрастии. Кроме того, он — старик и знает это, знает, что ему осталось не так долго жить, хотя и чувствует себя пока еще совсем молодым. Среди этой республиканской суматохи он должен позаботиться о том, что считает самым важным в своей жизни как можно скорее получить хорошее место для строительства здания, чтобы самому присутствовать на открытии «своего» Музея немецкого искусства. Именно теперь, когда Германия опустилась так глубоко на дно, он считает необходимым позаботиться о древнем германском искусстве. Греки и вавилоняне должны отступить на второй план. Эти глубоко «национальные» планы требуют не только всех скудных бюджетных средств, отпускаемых музеям, но и значительно большего. Следовательно, другие отделы должны загнать все дубликаты и ненужные экспонаты в Америку или вообще куда угодно, лишь бы увеличить фонды на строительство.
Не Боде, однако, первым провозгласил подобную революционную идею. Уже в 1887 году пустили с аукциона музейные вещи из хранилищ старой кунсткамеры, получив 27 тысяч марок, и приобрели отличные произведения Донателло и Делла Роббиа. Мысль очень разумная: ведь в музеях мирового значения из-за недостатка места нельзя выставить все экспонаты, и часто они без пользы и смысла валяются на складах. А в провинциальном музее, который не имел ни возможностей, ни средств, чтобы приобрести Пергамский алтарь или статую Праксителя, эти экспонаты помогли бы посетителям познакомиться с античным искусством и полюбить его. Подобный аукцион может только радовать искренних друзей искусства, у которых есть средства и возможности, чтобы открыть людям богатства древности.
Однако до Виганда не доходят эти разумные доводы, хотя на его даче в Далеме хранится немало античных вещей. Возбужденный, бегает он от референта к референту, из министерства в министерство и борется не только против плана Боде, но и против него самого. Последнее предложение старика — чистая бессмыслица, так как в понятие «ненужное» входит только второразрядное, неполноценное, а такого мы никогда не собирали. Конечно, у нас нет места, чтобы все выставить, но, может быть, мы его когда-нибудь получим — ведь еще не все потеряно для Германии. Нет, ни в коем случае ничего не отдавать — ни статую без головы, без рук, без ног, ни полустертое клеймо на ручке амфоры. Что имеем, то имеем — и все оставим у себя!
В феврале 1921 года известный в кругах специалистов историк искусства Карл Шефлер пишет в «Фоссише цайтунг» статью. Хотя вес знают, что он иногда получает информацию от его превосходительства фон Боде и неоднократно был выразителем его мыслей, по знают также и то, что его интересуют не лица, а прежде всего дело. Если Шефлер в чем-нибудь убежден, то это его собственное убеждение, и он вполне может резко выступить против Боде.
Однако в своей статье он выступает за политику поощрения строительства Боде и обвиняет спорящих между собой руководителей отделов в мании величия, правда, не пользуясь этим словом. Они хотят увеличить музейные залы, восклицает он, но если они добьются своего, то что они там будут выставлять? Ведь большинство находок, полученных при раскопках последних десятилетий, не находятся в Берлине: их конфисковали англичане!
Шефлер заразился археологофобией, так же как в свое время Хуманн был заражен филологофобией, и выплеснул вместе с водой ребенка, забыв про Пергамский алтарь и думая только о последних месопотамских находках. У него были честные и добрые намерения, но они не были направлены в цель.
Месяцем позже в немецкой националистической газете «Таг» со статьей выступает и Виганд. Открыто атаковать Боде он не осмеливается, ведь для широкой массы буржуа тот был достопочтенной личностью. Выступать против него, следовательно, ни в коем случае не рекомендовалось, чтобы не подвергать опасности собственные цели и своих партийных приверженцев. Поэтому Виганд не упоминает имени Боде и отказывается от комментариев критической статьи Шефлера. Он просто пишет спокойную и справедливую статью, посвященную памяти Хуманна в связи с 25-летием со дня его смерти, и замечает, также справедливо и мирно, что Пергамский алтарь уже 44 года находится в Берлине, но выставлен был всего лишь неполных пять лет. Поэтому наш национальный долг закончить в конце концов Пергамский музей, и чем скорее, тем лучше. Но, написав статью, Виганд совершает опрометчивый поступок. Забыв о дипломатии, он посылает генеральному директору не только эту статью, но также и сопроводительное письмо, в котором обвиняет Боде в том, что тот дал доктору Шефлеру неверную, дискредитирующую музей и его директоров информацию, причем свои заявления Виганд весьма несерьезно обосновывает тем, что будто бы Боле принял Шефлера в музее незадолго до появления статьи последнего.
Боде негодовал (может быть, искренне, а может быть, и нет). Он потребовал от Виганда взять письмо обратно (мы почерпнули эти сведения, как всегда с осторожностью, из самого серьезного источника: биографии Виганда, написанной Ватцингером). Но теперь обижен уже Виганд. Он твердо решил стать антиподом Боде.
Война между музеями становится общественным делом.
Глава пятая
Теперь уже все — как в Берлине, так и вне его — знали о войне музеев. Ведь во всем мире известны имена Боде, Виганда и Шефлера. В 1921 году в издании Касирера вышла в свет брошюра Шефлера «Берлинская война музеев». Эта книжечка — в ней 121 страница небольшого формата — содержит столько взрывчатого вещества, что его хватило бы поднять на воздух все берлинские музеи. Шефлер высказал, по существу, правильные мысли: об отделении этнографии от истории искусств; о новой выставке во дворце кронпринца, куда люди ходят не ради картин, а для того чтобы увидеть, как жили «наследные принцы»; высказывает свои соображения об острове музеев.