— Хороших месяцев.
— Хороших, но слишком коротких.
— Я поставлю у дверей часового. Если ты чего-то захочешь, скажи ему. А если наш дорогой друг…
— Я пошлю за тобой солдата.
XXXV
Наступила ночь, но я этого не заметил, пока не вошел солдат, чтобы зажечь лампы. Я знал этого юношу из благородной римской семьи, друга трибуна.
— Как он? — прошептал солдат, словно трибун просто спал, и он боялся его разбудить. Без изменений, ответил я, и солдат оставил нас, тихо прикрыв дверь. Свет ламп обманывал: игра света и тени создавала на лице трибуна подобие движения. Он дышал, но очень медленно, а его пульс был слаб; я чувствовал это, держа его запястье, холодное, словно мрамор статуи.
Клавдия Прокула вошла так же тихо, как ушел солдат, и встала у кровати, гладя мои волосы и смотря в спокойное лицо Марка Либера. Она ничего не сказала, но спустя некоторое время тихо всхлипнула, повернулась и ушла.
Когда чуть позже пришел врач, он обратил внимание на меня, потрогав голову, повернув лицо и заглянув мне в глаза.
— Я должен дать тебе что-то, чтобы ты поспал.
— Я не хочу спать.
— Могут пройти дни, прежде чем он…
— Если вы не можете ему помочь, не приходите!
— Рано или поздно день смерти наступает для всех.
— Мой день придет вместе с его. Когда он умрет, я тоже не буду жить.
— Это бессмысленно.
— Если вы ничего не можете сделать, уходите.
— Я врач, а не один из богов.
— От них столько же толку, сколько от вас.
Когда врач ушел, я вспомнил Марсово поле и молодого, загорелого Марка Либера с копьем, терпеливо показывающего мне, как держать оружие, как сгибать руку, как пустить копье прямо в цель, и его похвалы, когда я все делал правильно.
Я думал о нем, вымытом, натертом, пахнущем чистотой, когда он стоял на коленях, принося жертву к ногам статуи Марса. Сколько раз, думал я, этот отважный солдат поклонялся богу войны? И почему Марс отвернулся от него сейчас? Ревнивый бог Марс гораздо более велик, чем Эрос, и мне казалось, что увидев любовь между солдатом и бывшим рабом, Марс пришел к Эросу и заявил о намерении оставить солдата себе. Марс никогда меня не любил. Его статуя в саду Прокула всегда была холодной и презрительной. Реши я помолиться Марсу, он встретил бы мою молитву жестоким смехом, думал я.
А Приап? Уродец, больше никто! Совратитель мальчиков, соблазнитель юношей. Однажды отвернувшись от этого бога, я не мог обратиться к нему вновь.
Ни Эрос, ни Приап не могли состязаться с Марсом — и Плутоном, богом смерти, — не могли отобрать у них человека, которого любил Ликиск, если те сговорились унести Марка Либера к теням нижнего мира. Там его будет ждать Поликарп. И сенатор Прокул, и Саския. Друзья и рабы Прокула — Ликас, Паллас, Друзилла, девушки с кухни, — возможно, все они мертвы из-за предательства Тиберия. Витурий и Луций, погибшие на Капри. Все хорошие, добрые люди, которых Ликиск любил, исчезли по мановению руки ужасного Плутона в удивительном шлеме, делающим его невидимым. Я ощущал Плутона в тенях — ждущего, радующегося боли мальчика, всю жизнь служившего неправильному богу. Таясь, он ожидал, когда наступит время утащить Марка Либера туда, откуда еще никто не возвращался.
Кроме Лазаря, сказал бы Иоанн.
Кроме Лазаря!
XXXVI
Я мчался по пустынным улицам Иерусалима. Все евреи сидели по домам, празднуя священную Пасху, а их город под полной луной был молчалив, ожидая дня, когда люди снова выйдут наружу. Мои сандалии шлепали по каменной мостовой, их эхо разносилось по длинным извилистым улицам; звуки бежали впереди меня, а я несся вниз к улице сыроваров и через ворота, удивив сонных римских часовых, радовавшихся спокойной ночи.
Тихие лагеря евреев, отдыхавших после паломничества в Священный город, располагались на холмах за пределами городских стен, вдоль иерихонской дороги, вьющейся, словно лента, к Вифании. Подобно быстроногому Меркурию, я стремительно преодолел расстояние до маленького городка, никого по пути не встретив и слыша только смеявшийся надо мной ветер.
Дом Лазаря и его сестер был озарен лампами внутри и луной снаружи. Вечерний ветерок донес до меня запах жареного ягненка и цветов из маленького сада, где мы разговаривали с Иисусом.
Когда я постучал, дверь приоткрыла Мария.
— Кто там?
— Ликиск. Друг вашего брата. Друг Иоанна, — выдохнул я.
— Иоанна здесь нет, — сказала она, все еще не открывая. Она казалась испуганной.
— Я ищу Иисуса. Пожалуйста, пустите меня!