Выбрать главу

— Что вы теперь сделаете? — спросил я.

— Мой долг — сохранять мир, — ответил он, отступая. — Я сделаю то, что должен.

— Да, господин, — сказал я.

— Прости, что разочаровал.

— Вы собираетесь пойти им навстречу.

— Пора мне умыть руки от этого дела, — холодно сказал он. Тут в его глазах блеснул огонек, словно к его лицу поднесли лампу. Он что-то сказал часовому, и тот поспешил прочь.

Снаружи снова кричала толпа, жаждущая крови и вздымающая кулаки при виде едва стоявшего Иисуса, которого с двух сторон поддерживали солдаты. Абенадар тщательно изучал толпу, держа ладонь на рукояти меча. Солдаты, расставленные по всему периметру Литостротона, также были наготове.

Пилат ожидал, сидя в кресле.

Наконец, вернулся часовой с серебряной чашей для умывания и вытянул ее перед прокуратором Иудеи. Пилат медленно окунул руки в воду и вымыл их.

— Я невиновен в смерти этого честного человека.

Он снова что-то сказал часовому; я не расслышал его слов, однако все стало ясно, когда часовой вернулся из крепости с папирусом. Пилат поднял его так, чтобы все видели. Там, на трех знакомых мне языках — латыни, греческом и арамейском, — было начертано: Иисус из Назарета, царь иудеев.

Это была традиция.

Папирус вешали на крест, чтобы каждый идущий мимо знал, кто является жертвой и в чем состоит его преступление.

— Абенадар, — сказал Пилат своему преданному центуриону, — проследи, чтобы все было сделано.

XXXIX

До казни оставалось немного времени. Надо было вывести из темницы двух других приговоренных, принести тяжелые перекладины, набрать солдат для исполнения приговора и объяснить их обязанности. Произошла еще одна заминка, когда священники попытались уговорить Пилата изменить надпись, которую он распорядился прибить на кресте Иисуса. Здесь Пилат остался непреклонен и не изменил ни слова, насладившись таким финалом — хоть небольшой, но все же победой над Каиафой.

За мной послала Клавдия Прокула. Я нашел ее в слезах, обезумевшей от горя.

— Мой муж его приговорил? — спросила она, заламывая руки и в беспокойстве ходя по комнате.

— Да.

— Это неправильно, Ликиск. Это ошибка.

— Дело сделано, госпожа.

— Ты пойдешь?

— Куда?

— Туда, где они…

— Нет. Я не хочу в этом участвовать. Мое место — с трибуном.

— Здесь больше никогда не будет по-прежнему, Ликиск.

— Мне все равно. Тем более если я его потеряю.

— Если ты потеряешь Иисуса?

— Нет! Моего трибуна!

— Ты его очень любишь.

— Я всегда любил его. Он оставил меня в живых, когда проще было дать мне умереть. Я надеялся, что в ответ смогу подарить жизнь ему, но теперь эта надежда ушла.

— Иисус? Ты верил, что он мог бы спасти Марка?

— Я думал, если Иисус, вылечивший многих, положит руку на рану моего трибуна, он исцелится. Глупая надежда, правда? Тем более сейчас.

— Ты веришь, что Иисус — сын Бога?

— Меня больше не интересуют боги. Если они и существуют, то слишком жестоки, чтобы о нас думать.

— Не смейся надо мной, Ликиск, но я в него верю.

— Верите в то, что Иисус — сын Бога?

— Да.

— Тогда почему он дожидается распятия?

— Я не знаю.

— А я знаю! Потому что он мошенник.

— Но что если это не так? Что если он все же излечит Марка?

— Вися на кресте? Это вряд ли.

— Он пока не на кресте. Ты можешь с ним поговорить. Абенадар тебя пустит.

— Я хотел, но его избили, и он плохо себя чувствует. Вряд ли он понимает, где он и что с ним происходит.

— Но если он — твоя единственная надежда…

— У меня нет надежды.

— Тогда я схожу к нему вместо тебя.

— Вы действительно считаете, что он тот, за кого себя выдает?

— Да.

— Если бы я так думал…

— И все же, что если это правда, Ликиск? Представь, что мы сегодня сделаем. Что сделает мой муж! Если Иисус действительно пришел от Бога, разве он позволит кому-то пригвоздить себя к кресту? Я думаю о тебе, о том, что он, по-твоему, единственный, кто может спасти Марку жизнь. Почему ты не учитываешь вероятность того, что этот человек — действительно от Бога? Я бы на твоем месте не сидела у трибуна, сложа руки, и не ждала, пока он умрет. Я бы пошла к Иисусу…

— Я должен быть рядом с Марком. Мое место — рядом с ним, а не рядом с этим странным человеком, который утверждает, что Бог — его отец, а сам позволяет, чтобы его унижали, пороли и приговаривали к распятию. Нет. Я больше о нем не думаю. Извините.