Один из людей Каиафы крикнул:
— Ты спасал других! Спаси себя!
Я в надежде посмотрел на Иисуса: «Да, спаси себя! Докажи, что ты сын Бога. Спустись. Спаси себя. Спаси себя, чтобы потом спасти моего солдата!»
Небо быстро темнело, и когда я взглянул на широкую долину, то увидел приближающийся дождь. На горизонте над вершинами голубых холмов сверкали молнии. Глухо рокотал пока еще далекий гром.
Гестас поднял голову, выйдя из оцепенения, в котором находился с тех пор, как в его тело начали вгонять гвозди. Его голос был резким и полным боли.
— Если ты Мессия, спаси себя — и нас.
Более молодой Дисмас втянул воздух, выпятив ребра под натянутой кожей, и повернулся к Иисусу.
— Не слушай его! Мы получили заслуженно, но ты… Гестас, заткнись! Этот человек не сделал ничего дурного.
Пока я смотрел на Дисмаса, упали первые капли дождя, оставив у меня на лице холодные следы.
С мучительным усилием он добавил:
— Господь, вспомни меня, когда придешь в свое царство.
Иисус слабо улыбнулся.
— Ты будешь со мной в раю.
Толпа постепенно расходилась — начинался ливень.
Иисус повернул лицо вверх:
— Боже, Боже, почему ты меня оставил?
После двух часов под дождем и ветром жертвы ослабли; никто из них больше ничего не говорил. Толпа внизу уменьшилась до малой горсточки людей: теперь на горе оставались только солдаты, Иоанн с женщинами и те немногие, что были, вероятно, последователями человека, висевшего на центральном кресте. Абенадар ходил, нервно потирая руки, словно Пилат, но без умывальной чаши. Игравшие солдаты укрылись от дождя под плащом Иисуса, хотя это было бесполезно. Скоро мы промокли до костей.
Я мог бы вернуться, но все же вышел вперед и встал рядом с Иисусом. Его голова склонилась вперед, подбородок лежал на груди, глаза были закрыты, уголки губ, так редко улыбавшихся, опущены, словно кривой лук. Волосы и бороду усеивали капли дождя, стекая по вытянутым вдоль перекладины рукам, омывая натянутые, напряженные кости и мышцы груди, живота, бедер и поясницы, образуя ручейки на икрах и капая с пальцев ног.
Я посмотрел на Абенадара.
— Он умер?
Центурион покачал головой.
Когда я вновь взглянул вверх, Иисус поднял голову и приоткрыл глаза.
— Мне жаль, — тихо сказал я, мигая из-за льющейся по лицу воды. Я собирался сказать больше, собирался попросить о моем трибуне, узнать, может ли он его спасти, но Иисус высоко поднял голову, стукнувшись затылком о дерево.
— Все кончено, — выдохнул он. Голова тяжело упала на грудь.
Со стоном я опустился на колени и сполз по мокрой земле. Абенадар присел рядом и положил руку мне на плечо.
Внезапно Иисус вновь поднял голову, глядя на приближающуюся черную тучу.
— Отец, в руки твои вверяю дух свой.
По долинам прокатился оглушительный громовой раскат, и на город упала молния, ударив прямо в крышу Храма Соломона.
Абенадар прижал меня к себе.
— Ликиск, что мы наделали? Мы убили сына Бога!
Подняв глаза на безжизненное тело, висевшее на римском кресте, я внезапно возненавидел этого человека. Я ненавидел его потому, что пришел к нему за помощью, но ничего не получил. Он мошенник, как и все боги, подумал я.
— Сын Бога? — переспросил я. — Сомневаюсь.
XLI
Молния вызвала в Храме пожар, нанеся значительный ущерб внутренним комнатам, куда позволялось заходить только священникам. Ливень размыл дороги и, к ужасу горожан, вызвал на кладбище оползни, из-за чего на поверхности появилось множество трупов.
— Ох уж эти истории о бродячих мертвецах, — ворчал прокуратор, получая отовсюду сообщения. — Вы в это верите? Несколько могил размыло ливнем, а суеверный народ видит разгуливающих мертвых! Что ж, можно только благодарить богов, что у нас был такой дождь. Город в унынии. Никаких кровавых революции — по крайней мере, после этого ливня. Проклятье! Кончится это когда-нибудь?
Зрителями очередной вспышки гнева, кроме меня и Абенадара, были Никодим и его друг Иосиф из Аримафеи, которые пришли за разрешением снять с креста тело Иисуса и похоронить его. Старики терпеливо дожидались, пока прокуратор не выговорится.
— Мы не можем позволить телу нашего Господа оставаться на кресте, — объяснил Никодим.
Раздраженный Пилат кивнул.
— Да, да, я знаю законы. У вас священный праздник. Хорошо, забирайте его. И остальных тоже. Только убирайтесь с моих глаз.
Слегка испуганные, но и обрадованные полученным разрешением, старые евреи остановились в вестибюле крепости Антония, чтобы поговорить со мной.