Наконец, я сказал:
— Что-то непременно случится.
Луций быстро кивнул, потом встал и выглянул в окно.
— Тихо как на кладбище, — прошептал он.
— Неудачное сравнение, — сказал я.
Луций повернулся с улыбкой на лице.
— Ты когда-нибудь видел более уродливого человека, чем Калигула?
Опершись локтями о постель, я усмехнулся, затем широко улыбнулся и в конце концов расхохотался. Луций вернулся в кровать и присоединился к моему смеху.
— Я слышал, что Калигула — извращенец, который любит насилие, но даже мой обычно порочный ум не мог поверить, что он способен пасть так низко, — хихикнул он и начал перечислять те непристойности, которые мы должны были вытворять, чтобы Калигула не вызвал охрану и не отдал приказ бросить нас с утеса. Наши бока и челюсти болели от смеха, но смех затих, когда я осознал неизбежную реальность: сейчас Калигула держит меня в руках еще крепче, чем до сих пор.
— Возможно не сегодня, — со страхом закончил Луций, — но когда-нибудь Калигула непременно от нас избавится.
Я нервно проговорил:
— Если в тот момент мы все еще будем здесь.
Лицо Луция вытянулось, и он едва смог вымолвить:
— Бежать?
— Я об этом мечтаю, а ты — разве нет?
— Мне всегда было страшно.
Меня тронула такая детская честность, и я его обнял. Если бы он знал, о чем я тогда думал, то испугался бы еще больше. В непосредственной опасности находился он, а не я. Как и многие люди, которых я любил за свою недолгую жизнь, он оказался уязвим из-за моего присутствия. Если бы, найдя нас с Луцием, Калигула решил что-то предпринять, он бы повлиял на меня через него. Калигула не стал бы мне вредить. В конце концов, я был партнером в сделке. Я приносил пользу. Но если мое рвение ослабнет, Калигула всегда мог напомнить о своей власти над жизнью и смертью. Удар по Луцию показался бы Тиберию верным поступком преданного внука (если бы Тиберию вообще было до этого дело). Я снова ставил под угрозу чью-то жизнь.
Луция беспокоило мое задумчивое молчание.
— Ты думаешь о побеге, Ликиск? — шепотом спросил он, и его детский голос сломался.
— Я думаю о лодках у берега, — ответил я.
— Те, что ходят между островом и материком, — кивнул он. — Я бы легко мог на такой грести.
— Охранников не так уж много, — продолжил я, — а в полдень их еще меньше, потому что в это время они обедают. Но нет дня, который годится для смерти, Луций.
— Я хочу домой, — сказал он, едва не плача.
И тогда я решился.
— Возможно, мы умрем, Луций, — предупредил я.
Отважный мальчик отмел мои сомнения.
— Нас уже поймали за нарушением правил, и с минуты на минуту Калигула может вернуться сюда с солдатами.
— У меня нет другого плана, кроме лодок, — вздохнул я.
— Боги нам помогут.
Я хмыкнул, к этому времени хорошо зная привычки богов, а потом улыбнулся и взъерошил его волосы.
— Знаю, что ты любишь ходить голышом, но если мы собираемся бежать, лучше найди себе соответствующую одежду.
Он выбрал желтую тунику, однако я вспомнил Витурия и попросил его взять зеленую.
— Она подходит к твоим глазам.
Сейчас я думал не об опасности. Я думал о любви: той, что видел в глазах Луция, приобретавшей форму почитания героев и говорившей о доверии (новом для меня ощущении, поскольку это было доверие ко мне, а не мое доверие к другим); о любви, которую я испытывал к Марку Либеру — непоколебимой, постоянной, уверенной и бесстрашной; о любви к моим родителям, которых я знал лишь по рассказам; о любви к Прокулу, Ликасу, Палласу, Друзилле и девушкам-кухаркам; о любви к Гаю Абенадару — о самой разной любви. На Капри не было ничего похожего на нее.
От моего дома до лестницы было всего несколько шагов, но казалось, прошли часы, прежде чем мы достигли первой ступени. Мы ненадолго замерли, разлядывая длинную изогнутую каменную лестницу, местами столь крутую, что она походила на вертикаль. Нам не было видно дальше первых двадцати или тридцати ступеней, поскольку лестница скрывалась за скальным выступом. Далеко внизу раздавался глухой рокот бьющихся о скалы волн. Вздохнув, я сделал первый шаг, затем второй, третий, четвертый… Слыша, как у меня за спиной шуршат по камням ноги Луция, я начал спускаться быстрее — настолько, насколько это было безопасно, потому что в нескольких дюймах от края ступеней начиналась вертикальная пропасть.