— Все якшаешься со своими еврейскими дружками, Ликиск? — спросил трибун. Он разлегся на кровати в одной набедренной повязке, опустив голову на руку, а в другой держа кубок с вином.
Абенадар был в форме. Он сидел, скрестив ноги и глядя в центр комнаты. Он выпил меньше трибуна.
— Что слышно от евреев? — спросил Марк Либер, поднимаясь на кровати.
Я передал им слова Никодима о попытках арестовать Иисуса, и это подогрело интерес Абенадара.
— Но они его не арестовали? — спросил он.
— Те, кто должен был это сделать, попали под влияние его речей, — объяснил я.
Абенадар рассмеялся, однако Марк Либер оставался серьезен.
— А ты, друг мой? Понравились тебе речи этого Иисуса?
Это был не вопрос, а насмешка, которую я приписал опьянению трибуна и напряжению на службе. Не слишком разумно попадаться на такую удочку.
— Оставь его, Марк, — сказал Абенадар. — Он же мальчик, умный и любознательный. Он просто хочет больше знать.
— Ах, Ликиск, — вздохнул трибун. — Что же в тебе такого, что ты все время тянешься к религиозным людям?
— Не знаю, трибун, — ответил я, чувствуя себя неловко и не желая говорить, когда он находится в таком настроении. — У меня всегда был интерес к богам.
— И правда, — проворчал Марк Либер. Он шумно глотнул вина, частично пролив его себе на грудь.
Абенадар сказал:
— А для меня боги мало значат.
Трибун взмахнул рукой.
— Все, о чем ты заботишься, Гай, это закон. Тебе суждено быть его блюстителем.
— Без закона мы ничто, а без того, кто этот закон выполняет, нет самого закона, — ответил центурион, грозя пальцем.
— Закон! Палестина! Евреи! Цезарь Тиберий! Без них было бы гораздо лучше, — сказал трибун. — Будь я в Риме, я бы смог повлиять на некоторые события, но что может случиться в Палестине? Что можно здесь сделать, чтобы что-то изменить?
Впервые видя, как глубоко встревожен мой трибун, как сильно трагедии прошлого отразились на его сердце, я пересек комнату и сел рядом, обняв его за плечи. Когда-то он успокаивал меня, а теперь мы поменялись ролями, но я не чувствовал себя неловко или не на своем месте. Мы сидели долго, пока он не заснул и не повалился на меня. Абенадар с улыбкой допил последний кубок, подняв его за наше здоровье, и покинул комнату.
Когда я уложил Марка Либера и забрался под одеяло, он, спящий, повернулся и положил руку мне на грудь.
Довольный, я уснул. Утром, перед рассветом, он захотел меня, и я с радостью ему отдался.
Праздник в храме евреев закончился, и когда я входил через большие ворота, просторный двор был почти пуст. Я уныло подумал, что Иисус вряд ли появится. Возможно, предположил я, он, как и все остальные, ушел домой.
Движение у ворот слегка меня ободрило, но, взглянув туда, я увидел высокого Каиафу в окружении членов Синедриона, быстро направлявшихся по двору к внутренним помещениям. Никодима среди них не было. Евреи говорили тихо, но оживленно, размахивая руками и активно жестикулируя.
Это мне совсем не понравилось.
Солнце стояло высоко над крышами крепости, когда громкие голоса и шум шагов снова привлекли мое внимание к воротам. Я увидел Иисуса: держа голову прямо, он вошел во двор и устремился к ступеням. Я улыбнулся, радуясь его появлению и тому, что не зря ждал. Мне повезло встать рядом с местом, где он собрался говорить.
Однако прежде, чем он успел что-то сказать, из внутренних помещений появились члены Синедриона и начали проталкиваться сквозь толпу. В один пугающий миг я ожидал, что Иисуса арестуют, но жрецы еврейского храма были без стражников.
Они тащили за собой женщину. Женщина выглядела настолько подавленной и испуганной, что на секунду я решил, будто она — рабыня, но потом вспомнил, что у евреев нет рабов. Она была стройной, симпатичной, с темными волосами, круглым лицом и сине-зелеными глазами, широко раскрытыми от ужаса. (Я вспомнил Клодию из Остии). Державший съежившуюся, испуганную женщину Каиафа бесцеремонно толкнул ее к Иисусу.
— Она, — заявил Каиафа, сердито глядя Иисусу в лицо, — обвиняется в прелюбодеянии.
По толпе пронесся шепот потрясения и неодобрения. Иисус невозмутимо глядел на Каиафу, а не на женщину.
Верховный жрец с надменным выражением продолжил:
— Ее поймали во время измены, и это обвинение основано не на слухах. Ее поймали. Законы Моисея говорят, что таких надо забрасывать камнями. Что ты на это скажешь?