XXVIII
Центурион Гай Абенадар с трудом сдерживал восторг.
— Этот ублюдок Варавва будет в наших руках еще до заката! Я вам обещаю!
Пилат кивнул.
— Когда все закончится, я вас награжу, — сказал он сияющему центуриону. Бросив на меня взгляд, Пилат гордо и довольно улыбнулся.
— Ликиск, нет слов, чтобы выразить, как много для нас значит твоя работа. Когда-то я говорил, что твое дружеское ухо в стане врага будет стоить целого батальона. Оно стоит больше! Целую центурию! Обещаю, что не забуду этого.
Трибун Марк Либер был не в меньшем восторге.
— Ликиск, ты обрел в Пилате друга и союзника, так что на твоем месте я бы не стал беспокоиться о Вителлии. Пилат не позволит себе потерять такого ценного человека, как ты.
— Это успокаивает, — ответил я, — если Пилат останется на своем посту.
Застонав, Марк Либер потянул меня за волосы.
— Какой же ты мрачный!
Ночь была прохладной, в открытом окне виднелась луна. Занимаясь любовью, трибун был нежен и щедр, и я знал, что в таком добродушном настроении он готов выслушать мои самые невероятные просьбы.
— Когда Абенадар отправится за Вараввой, — сказал я, лежа рядом с ним, опустив голову на стоявшую на локте руку, а другой поглаживая его плоский, твердый живот, — мне бы хотелось пойти с ним.
Повернувшись и положив ладонь мне на затылок, Марк Либер нахмурился.
— Мне это не слишком нравится.
— Знаешь, я уже не ребенок.
Он рассмеялся.
— Ты каждый день напоминаешь мне об этом. Должен сказать, ты растешь так быстро, что я начинаю чувствовать себя стариком.
— Нет, — я притянул его и поцеловал в губы. — Ты всегда молод.
— Много времени прошло с тех пор, как я согласился бы с этим, Ликиск.
— Молодость — это то, как ты себя чувствуешь, а не сколько тебе лет.
Он усмехнулся и поцеловал меня в лоб.
— У тебя речь дипломата. Возможно, Рим бы выиграл, если бы прокуратором Иудеи был ты.
— Если бы им был я, я бы приказал разрешить Ликиску оказать помощь в аресте Вараввы.
— Я поговорю с Абенадаром.
— Зачем с ним говорить? Ты командир. Прикажи ему взять меня с собой.
Несмотря на поражение, он весело рассмеялся.
— Ладно. Я не могу с тобой спорить. Мы все пойдем. Абенадар, я и ты.
С восторженным воплем я прижался к нему, и скоро мы потерялись в стремительном потоке страсти и любви, которая была так сильна и глубока, что, казалось, я тонул в ней. Служа Приапу, я был тем, кого хотели видеть во мне другие, и отдавал себя с готовностью, зная, что они желают мое тело, а не самого Ликиска. Если бы они хотели моей любви, я бы их разочаровал — мое сердце принадлежало только трибуну. Сейчас, сдаваясь натиску нежности единственного мужчины, которого я любил, я знал — ему нужна моя любовь, и он с готовностью дарил свою. Этого было вполне достаточно, чтобы избавить меня от любых кошмаров, что могли ожидать меня в будущем.
В то утро глаза центуриона горели огнем Марса.
Вместе с командой легионеров мы проехали квартал сыроваров, держа путь на юг мимо форума и скромного городского театра, оставили по правую руку богатые дома Никодима и жрецов Храма и направились к воротам Фонтана и Силоамскому бассейну.
За воротами мы свернули к долине Кедрон, пересекли небольшой ручей и вновь оказались на холмах. Скоро нам на глаза попалась оливковая роща и пресс, а рядом — симпатичный сад, который евреи называли Гефсиманским. После этого мы вышли на Иерихонскую дорогу, которая вела к серовато-коричневым холмам на востоке за сонной деревней Вифанией. До города было близко, не больше двух миль.
Как и Вифлеем, который я увидел первым среди окружавших Иерусалим деревень, Вифания не слишком впечатляла. Если бы не изобилие фиговых деревьев, я бы не понял, зачем здесь кому-то жить. Мы быстро миновали деревню под гневными, подозрительными взглядами местных жителей, однако никто не сказал нам ни слова. (Наша военная экспедиция выглядела весьма внушительной: впереди ехали трибун и центурион, за ними — я, затем старшина, сержанты и солдаты, лучшие всадники иерусалимского гарнизона; ни одного сирийца, только римляне — мы быстро выучили урок). В своей штатской одежде я привлекал любопытные взгляды толпившихся у колодца Вифании евреев. (Я умолял, чтобы на время похода мне дали униформу, но Марк Либер запретил: «Слишком опасно»).
По мере приближения к области, где предполагалось найти Варавву и его людей, мы перестали разговаривать и мягкими касаниями успокаивали лошадей. Солнце стояло в зените, всем хотелось пить, но мы двигались вперед, как можно тише ведя лошадей по скользким камням и внимательно оглядывая окружавшие нас скалы и утесы. Холмы были изъедены пещерами. Оказавшись неподалеку от места, которое мы искали, все спешились и дальше направились пешком.