— Пилат — справедливый человек, — уверенно сказал я.
Никодим невесело кивнул.
— Но прежде всего он политик.
Час был поздний, однако лампы в крепости горели ярко. Я нашел Пилата в его кабинете; с ним были военные советники и жена, сидевшая в кресле с посеревшим от беспокойства лицом. Мои новости только добавили мрачного настроения. Пилат прошелся по комнате; бюсты Тиберия и Аполлона равнодушно смотрели на него и на нас.
Наконец, Пилат заговорил.
— Последнее, что нам надо, это подобные неприятности. Возможно, нам следует вмешаться и арестовать этого галилеянина прежде, чем он доберется до города? Предварительный арест?
Вопрос адресовался Марку Либеру.
— Разумеется, это можно сделать, — сказал он, вставая со стула и подходя к окну, смотревшему на залитую лунным светом площадь, — но только при новой демонстрации.
Он кивнул на площадь, где некогда умерли восемнадцать галилеян. Повернувшись, он выглядел мрачным.
— Иисус из Назарета тоже галилеянин.
Пилат иронически усмехнулся.
— Народ царя Ирода. Старый лис наверняка получает от всего этого удовольствие. Он был очень обходителен с моей женой. — Пилат кивнул в угол, где она сидела. — А что он ей сказал? «Поблагодарите Пилата за такую заботу о моей безопасности, но скажите, что я — среди своего народа, который меня любит». — Пилат хмыкнул. — Короче, передай Пилату, чтобы он сам распутывал свои дела.
Я дерзко сказал:
— Вы не можете подчиняться Синедриону, господин. Нет причин убивать Иисуса.
Марк Либер собирался высказаться. Я знал этот взгляд. В нем был упрек. Но Пилат поднял руку:
— Пусть он продолжает, Марк.
Мой трибун ответил:
— Мальчик не в том положении, чтобы судить.
— Это нечестно! — возразил я, разозлившись и даже встав со стула; тот же пылающий гнев был во мне тем вечером, когда трибун сказал, что его долг по отношению к армии превыше любви ко мне.
Он был рассержен не меньше моего, резко шагнув навстречу и произнеся:
— Да ты просто помешался на этом Иисусе! Он тебе всю голову заморочил. Держись от него подальше. — Повернувшись к Пилату, он со злостью добавил: — А нам лучше будет без него. Что до меня, я бы позволил Каиафе исполнить задуманное.
Пилат, сбитый с толку увиденным и услышанным, посмотрел на Абенадара.
— Что скажет центурион?
Абенадар в своей блестящей форме, как всегда, оставался солдатом.
— Армия готова к любым событиям.
— Да, — нетерпеливо сказал Пилат, — но что ты посоветуешь?
— Арестовать его вместе с последователями прежде, чем до них доберутся евреи.
— Причина? — спросил Пилат.
— Подстрекательство к мятежу.
— Иисус подстрекал?
— Это решит суд. Суд, который состоится после Пасхи, когда город снова успокоится. Своевременный арест предотвратит любую конфронтацию.
Пилат сделал паузу, затем подошел к окну. Он долго смотрел на Литостротон. Все мы знали, о чем он думает. Назарет в Галилее. Это должно быть проблемой Ирода.
Позади нас Клавдия Прокула предупредила:
— Ты не сможешь так ничего и не решить.
Пилат взорвался.
— Я не спрашивал твоего мнения!
— У меня был сон об этом галилеянине.
Теперь Пилат рассмеялся.
— Сон? Я что, должен управлять провинцией, опираясь на сны своей жены?
— Иисус из Назарета — честный человек, — спокойно ответила Клавдия. Повернувшись и указав в мою сторону, она добавила: — Спроси мальчика.
— Не впутывай сюда Ликиска! — взревел Пилат. — Я не собираюсь принимать решение на основе твоих снов и мнении мальчишки!
Я не мог удержаться.
— Госпожа права, Иисус — учитель, он не угроза…
Марк Либер снова взял слово и в гневе произнес:
— Заткнись, Ликиск. Помни свое место.
Пораженный, я прошептал:
— Я думал, я свободен… говорить то, что думаю. Свободен… — По лицу у меня потекли слезы; больше я не смог произнести ни слова и выскочил за дверь.
Час спустя, лежа в постели с закрытыми глазами, я услышал, как мой солдат вернулся в комнату. Мне очень хотелось, чтобы он пришел и обнял меня, но он молча лег в свою постель.
Я не спал всю ночь. Мои щеки были мокры от слез, когда взошла весенняя полная луна, чтобы всю ночь светить над Иерусалимом, словно серебряная монета, молчаливая и далекая, как человек, которого я любил.
На рассвете я встал в уборную, но не успел открыл дверь, как Марк Либер спросил: