— Куда ты собрался? К своим еврейским друзьям?
— Нет, — прошептал я.
— Ты можешь идти, куда хочешь. Ты свободный человек.
— Я не свободный. И никогда не буду свободен. Я твой. Сегодня, завтра, всегда. Разве ты этого не понимаешь? — Я снова расплакался. Бормоча, словно младенец, которого он спас в Германии от смерти много лет назад, я добрел до кровати и опустился на колени. — Я люблю тебя. Больше ничего не имеет значения. И никто. Только ты.
Его рука мягко опустилась мне на голову.
— Я боюсь, что потеряю тебя из-за этого сумасшедшего и его последователей, из-за того юноши.
— Иоанна? Никогда!
— Ты все, что у меня есть, Ликиск.
— Я больше не увижу их, обещаю. Я попрошу Пилата освободить меня от обязанностей. Я снова буду твоим рабом. Как ты скажешь. Я всегда хотел только одного — чтобы ты меня любил.
Он усадил меня на кровать, одновременно грубо и нежно, и поцеловал. Погладив меня по голове, он пробормотал:
— Кто из нас раб? Меня тоже поймали в сети любви. Дело не в том, чего хочу я, Ликиск; это твоим желаниям я должен подчиняться.
Засмеявшись, он спросил:
— Как там говорил поэт? «Чего бы он не захотел, соглашайся — повиновение означает любовь».
XXXIII
Неожиданно Абенадар нашел Варавву.
— Арестуй его любой ценой, — приказал Пилат, хотя вряд ли Абенадару надо было говорить, что делать. Словно ребенок, предвкушающий подарок на Сатурналии, центурион светился в ожидании схватки, отбирая для этого важнейшего похода своих лучших людей — только римлян, ни одного сирийца! Уже в доспехах, он расхаживал по нашей комнате, пока Марк Либер облачался в собственные, настояв, что тоже отправится в эту миссию.
— Но командуешь ты, Гай, — заверил он центуриона.
Они оба не хотели, чтобы я шел.
— Слишком опасно, — сказал центурион.
— Я не буду тобой рисковать, — кивнул трибун. Они считали, что дело улажено, забыв, каким упрямым я могу быть.
— Тогда, — заявил я самонадеянно, — я отправлюсь к вышестоящему. Пилат обещал подарить мне все, что я захочу.
Прокуратор Иудеи оказался человеком слова.
— В этой миссии назначаю тебя своим личным представителем, Ликиск, — заявил он с хитрой улыбкой. — Отправляйся на задание вместе со своими друзьями и помни, что как мой личный представитель ты являешься их командиром.
— В маленьком поселении к северу от Иерусалима есть дом, — объяснял Абенадар. — Городок называется Гибон. В шести милях по хорошей дороге. У меня есть информация, что у Вараввы там родственники, и он, возможно, отмечает праздник с ними. На это время года приходится ритуальная трапеза, и они едят всякую гадость из горьких корений и пресного теста. Это случится завтра вечером, и нам надо выступить так, чтобы быть в Гибоне до восхода солнца и взять Варавву с остальными, пока они спят. Хотелось бы арестовать их всех, но, по моей информации, банда разошлась по домам на священную трапезу. Если мы возьмем и повесим Варавву, думаю, группе повстанцев придет конец.
Марк Либер одобрительно кивнул и сказал:
— Хороший план.
Усмехнувшись, Гай Абенадар взглянул на меня.
— Как командующий экспедицией, Ликиск, что ты об этом думаешь?
— Думаю, я пойду посплю, если всю ночь придется ехать верхом, — ответил я.
Солдаты громко рассмеялись.
Город, над которым вставала высокая белая луна, был освещен так же ярко, как днем, но смертельно спокоен; улицы пусты, дома темны, и единственные звуки издавали копыта наших лошадей — мощная кавалерия выстроилась попарно в длинную линию и устремилась к воротам, выходившим на северную дорогу и холмы. Воздух был холодным.
Когда мы достигли гребня холма и посмотрели вниз, на спящее селение Гибон, над востоком появилась тонкая красная линия. В холодный, чистый воздух вплетались резкие запахи очагов, горевших в черных домах под нами. Полная луна снижалась к западу. Между серебристой луной и нарождающимся рассветом простиралось черное звездное небо. Из наших ртов вырывался пар; все на холме дрожали от холода.
Я подумал, что так, наверное, было и той ночью, когда Марк Либер вел похожую конную экспедицию на деревню марсов, где спал храбрый воин, обнимая сильной рукой прекрасную жену, носившую в чреве его сына. Так, размышлял я, моя жизнь сделала полный круг. Когда я покосился на трибуна, он слегка улыбнулся и подмигнул мне.
Коснувшись ребер коней, мы начали спускаться, оставляя за спиной дорогу и пересекая сырую, высокую траву пастбища к югу от деревни. По мнению центуриона, у нас был час, прежде чем евреи начнут просыпаться. Он знал дом и указал на него войску.