Каиафа: Не будь он преступником, мы бы к вам его не привели.
Пилат: Тогда займитесь им сами. Судите его по своим законам.
Каиафа: У нас нет власти приговаривать к смерти.
Пилат: К смерти?
Каиафа: Этот человек подстрекал людей к мятежу. Он выступает против уплаты налогов Цезарю и выдает себя за Мессию — царя!
Пилат: Ты — царь евреев?
Иисус: Это твой вопрос? Или тебе кто-то обо мне рассказал?
Голос казался ужасно усталым.
Я открыл глаза.
В поле моего зрения возникло серое, спокойное лицо Марка Либера, освещенное желтыми лучами солнца.
С усилием я слез с кровати и подошел к окну, глядя на площадь, запруженную евреями, как в день резни галилеян. Однако сейчас они выстроились полукругом за Иисусом, который, опустив плечи, стоял перед креслом Понтия Пилата. Пилат опустил подбородок на ладонь — поза, которую я видел много раз.
Площадь была тихой, словно гробница. Евреи ждали, когда прокуратор Иудеи примет решение касательно Иисуса.
Пилат встал и поправил тогу.
— Зачем кому-то о тебе рассказывать? Почему я вообще должен знать о тебе и твоих делах? Разве я еврей?
В толпе захихикали.
— Тебя привел сюда народ и священники, — сказал Пилат, указывая на собрание. — Что ты сделал?
Иисус посмотрел себе под ноги и поднял лицо. Мое сердце упало: он был весь в синяках и в крови; глаза покраснели и заплыли от ударов.
— Мое царство, — сказал он тихо, — не от мира сего. Если бы оно было от мира сего, мои люди не позволили бы меня арестовать. Нет, я не царь этого мира.
Пилат выпрямился; я видел эту реакцию во время игр, когда он понимал, что скоро заработает очки.
— Но ты все же царь…
— Да, это так, — сказал Иисус.
По площади прокатился гул голосов, предвкушая победу.
— В самом деле? — спросил Пилат, когда тишина воцарилась вновь.
— Я царь, — четко и ясно сказал Иисус, — и потому я был рожден. Потому я пришел в этот мир — чтобы свидетельствовать об истине. Мой голос услышит лишь тот, кто открыт истине.
Казалось, он снова был в Храме, говоря твердо, гордо, и его слова достигали моих ушей, хотя я стоял высоко над запруженной площадью.
Шум улегся, и Пилат сделал небольшой шаг вперед.
— Истина, — вздохнул он. Потом усмехнулся. — Что такое истина?
Иисус не ответил.
Пилат развернулся и сел в свое синее с золотым кресло. Он называл его судебным, используя только при вынесении приговоров. Некоторое время он сидел, обхватив ладонью подбородок и разглядывая Иисуса. Мне показалось, он смотрит вверх, на меня, но я не был в этом уверен. Толпа молчала, не двигаясь и ожидая решения.
— Я не вижу за этим человеком никакой вины, — объявил Пилат.
Слова вызвали потрясенную тишину, а затем толпа взорвалась в гневе, рванулась вперед, но остановилась, увидев, как солдаты положили руки на мечи. Каиафа подошел к Пилату и встал рядом с Иисусом.
— Он возмущает нацию, — сказал он, словно наставляя прокуратора. — Он начал в Галилее, а теперь продолжает здесь.
Пилат встал.
— Галилея! Да, он из Галилеи. В таком случае, это дело вообще не должно меня касаться. Иисус — галилеянин, вот и ведите его к тетрарху Галилеи. Ирод, должно быть, уже проснулся в своем большом дворце. Ведите назарянина туда.
«Хитрый ублюдок», подумал я, в отвращении отходя от окна. Мой трибун спал; солнце окрашивало его белую кожу. Я смотрел на него до тех пор, пока по моим щекам не потекли слезы.
— Я пытался, Марк, — тихо сказал я, — но никому нет дела.
Толпа уходила от Пилата, по жесту которого из крепости вышли четверо солдат, возглавляемые центурионом Гаем Абенадаром. Пилат что-то сказал ему, после чего центурион занял позицию во главе толпы, медленно спускавшейся по ступеням на улицу и собиравшейся идти через весь город во дворец Ирода. Я видел его крыши, омытые солнечным светом. Я знал Пилата. Он послал солдат не для того, чтобы защитить евреев и даже не для того, чтобы с Иисусом не расправились по дороге, а чтобы узнать, как там все пройдет.
Наконец, толпа сошла с широких ступенек, и я увидел несчастного, подавленного Иоанна, который, вероятно, все это время был там: его сердце, конечно, разбито; его мир рушился, как и мой.
Сперва я хотел догнать его, рассказать, как мне жаль, что все так получилось, но потом сел на кровать и взял холодную руку трибуна. Никто больше не имел значения, кроме него.
XXXVIII
Ирод перехитрил Пилата.
Ближе к полудню Иисус и его стража вновь появились на площади, отосланные в крепость Антония Иродом, который лишь посмеялся на Иисусом, обрядив его в мантию и объявив царем.