— Я думал, если Иисус, вылечивший многих, положит руку на рану моего трибуна, он исцелится. Глупая надежда, правда? Тем более сейчас.
— Ты веришь, что Иисус — сын Бога?
— Меня больше не интересуют боги. Если они и существуют, то слишком жестоки, чтобы о нас думать.
— Не смейся надо мной, Ликиск, но я в него верю.
— Верите в то, что Иисус — сын Бога?
— Да.
— Тогда почему он дожидается распятия?
— Я не знаю.
— А я знаю! Потому что он мошенник.
— Но что если это не так? Что если он все же излечит Марка?
— Вися на кресте? Это вряд ли.
— Он пока не на кресте. Ты можешь с ним поговорить. Абенадар тебя пустит.
— Я хотел, но его избили, и он плохо себя чувствует. Вряд ли он понимает, где он и что с ним происходит.
— Но если он — твоя единственная надежда…
— У меня нет надежды.
— Тогда я схожу к нему вместо тебя.
— Вы действительно считаете, что он тот, за кого себя выдает?
— Да.
— Если бы я так думал…
— И все же, что если это правда, Ликиск? Представь, что мы сегодня сделаем. Что сделает мой муж! Если Иисус действительно пришел от Бога, разве он позволит кому-то пригвоздить себя к кресту? Я думаю о тебе, о том, что он, по-твоему, единственный, кто может спасти Марку жизнь. Почему ты не учитываешь вероятность того, что этот человек — действительно от Бога? Я бы на твоем месте не сидела у трибуна, сложа руки, и не ждала, пока он умрет. Я бы пошла к Иисусу…
— Я должен быть рядом с Марком. Мое место — рядом с ним, а не рядом с этим странным человеком, который утверждает, что Бог — его отец, а сам позволяет, чтобы его унижали, пороли и приговаривали к распятию. Нет. Я больше о нем не думаю. Извините.
— Я посижу с Марком вместо тебя.
— Нет.
— Если бы ты был близок к смерти, и Марк думал, что есть шанс тебя спасти, даже если этот шанс — попытка уговорить шарлатана, он бы им воспользовался?
— Да.
— Значит, ты любишь его меньше?
— Это жестоко.
— Встреться с Иисусом, пока не поздно, Ликиск. Что тебе терять?
— Но если Марк умрет, когда меня не будет рядом…
— А если он умрет, поскольку ты упустишь его единственный шанс?
Я не знал, что ответить.
XL
Пока не настало время идти с солдатами, я сидел на кровати рядом с трибуном, считая каждый вдох и держа его руку, ощущая слабый пульс. Когда внизу на Литостротоне Абенадар начал отдавать приказания, я склонился над трибуном и поцеловал его в губы.
— Дождись меня, мой друг, — прошептал я.
Сидеть с ним пришла Клавдия Прокула.
Дорога к месту, где должны были умереть Иисус и два молодых человека, Дисмас и Гестас, шла по холмам: сперва спускалась с высокой части города, где стояла римская крепость и еврейский храм, огибала главный рынок, а затем уходила через врата Геннат за городскую стену.
Процессия двигалась медленно: Иисус с трудом удерживал тяжелую перекладину, которую позже прибивали к вертикальному столбу, вкопанному в землю на вершине холма под названием Голгофа. Евреи, мимо которых мы шли, в страхе отворачивались, кроме тех немногих, что не могли отвести глаз от мрачной процессии. Позади в молчании следовала кучка людей Каиафы, хотя сам первосвященник отсутствовал. Абенадар шел рядом с Иисусом, но поглядывал на толпу, остерегаясь неприятностей. Я находился поблизости вместе с группой солдат, то и дело наталкиваясь на любопытных зевак. Один из них, большой черный человек, напомнивший мне египтян, которых я видел в порту Александрии, возмутился, что Абенадар заставил его помогать, когда Иисус уронил свою перекладину и не смог поднять ее.
Когда Иисус встал на ноги, его глаза встретились с моими. Я мог бы воскликнуть: «Иисус, если ты тот, кто ты есть, спаси моего друга!» Однако лицо его было таким печальным и изможденным, а в глазах стояла такая боль, что я сказал только: «Мужайся!»
В полдень мы достигли вершины Голгофы, и меня бросило в дрожь при виде этого места смерти и плачущих женщин, оказавшихся родственниками и друзьями Иисуса. Среди них я увидел Иоанна.
— Мне жаль, — сказал я ему. — Я умолял Пилата, чтобы он не дал этому случиться.
Иоанн выдавил улыбку.
— Никто бы не смог ничего сделать, Ликиск.
Я оставил его с женщинами.
Абенадар занялся своим делом, наблюдая за солдатами, которые раздевали приговоренных. Никто из них не сказал ни слова. Никто не возмущался. Двое закричали, когда пришло время вбивать в руки гвозди. Иисус вздрагивал, кусал губы, но не издал ни звука. Четверо солдат на земле и один на лестнице подняли всех жертв по очереди и тупыми ударами вогнали перекладины в пазы верхней части стойки. Каждый из наказанных всем своим весом временно повисал на огромных гвоздях, вбитых в запястья. Солдат на лестнице страховал перекладину веревками, а двое других, вооружившись молотками, вгоняли последние гвозди в ноги. Дисмас, затем Гестас, затем Иисус.