Роскошный журнал «Золотое руно», издававшийся миллионером, меценатом и художником Н. П. Рябушинским, объявил в 1906 году конкурс на тему «дьявол». Кондратьев, с его интересом к старинным поверьям, суевериям, ритуалам, оккультизму принял участие в конкурсе и получил премию за лучшее стихотворение. Интерес литературных кругов к мифологическим сюжетам достиг своего зенита. Как писатель Кондратьев принадлежал именно к тем литературным кругам, которые определяли художественный климат эпохи. Он уже сложился к тому времени как поэт со своим лицом. Он был модернистом, но только в том смысле, в каком относилось модернизму распространенное в начале века неогреческое направление. Был близок к символистам, но назвать его самого символистом можно лишь с оговорками. Больше, чем современники, ему были близки поэты XIX века — А. К. Толстой, Н. Щербина, Л. Мей. А. Майков, П. Бутурлин.
«Конечно, можно составить длинный список поэтов русских и французских, оказавших свое влияние, притом слишком явное, на поэзию Ал. Кондратьева», – писал в 1909 году Брюсов в связи с выходом в свет нового сборника Кондратьева «Стихи. Книга вторая (Черная Венера)». И все же на картинах и образах его поэзии «есть отблеск вечной красоты Эллады, вечной тайны древнего Востока». Лучшими в книге Брюсов считал антологические стихи, то есть написанные в духе и в манере греческой античности. Такие стихи писали русские поэты XIX века от Батюшкова до Фета. Брюсов отмечал живучесть антологической поэзии, вновь и вновь возрождающейся в каждом новом поколении. «Хорошие, четкие, правильные, холодные стихи», — заметил о «Черной Венере» рецензент газеты «Речь». «У Ал. Кондратьева, — писал Сергей Соловьев, — несомненный талант, свежий и яркий… Он уже пленил нас мифологическим романом «Сатиресса», где столько языческой чувственности и красочности, где мало античной пасторали, но много Бёклина… Новая книга Кондратьева производит прекрасное впечатление. Чувствуется, что поэт глубоко любит Грецию — эту мать муз — без понимания и изучения которой едва ли возможна теперь поэзия».
В журнале «Новое слово» неизвестный рецензент (возможно. Александр Измайлов) писал о Кондратьеве: «…Поэт не без выдающихся достоинств; у него прекрасный, несколько холодный стиль и образы его точны и нарядны… Язык его ярок и энергичен». Затем о его прозе: «Со времени первых выступлений своих г. Кондратьев обратил на себя внимание красивой манерой писать и рассказывать. Его — поэмы в прозе знакомят нас с Эребом, Хароном и Цербером, крылатыми девами с обнаженной грудью и распушенными волосами, Эриниями и другими обитателями Аида»
В поэзии Серебряного века неоэллиниэму отдали дань многие: Анненский и Вячеслав Иванов, Алексей Скалдин и начинающий Георгий Иванов, Сергей Соловьев и Николай Гумилев. Но, пожалуй, никто не был предан этому литературному течению с такой широтой, как Кондратьев. Его переводы «Песен Билитис» (1907), мифологический роман «Сатиресса» (1907), две книги мифологических рассказов — «Белый козел» (1908) и «Улыбка Ашеры» (1911), драматический эпизод «Елена» (1917) — все это звенья той же самой неоэллинистической цепи. Однако в «Черную Венеру» включены не только антологические стихи. Тематика книги обширнее. В сборник вошли, например, стихотворения, связанные со славянским фольклором («Болотные бесенята», «Лесной дух», «Русалки»), пролагающие путь к «Славянским богам», поэтической книге, изданной Кондратьевым в эмиграции.
Не все, написанное им до революции, вошло в книги. Он много печатался в периодических изданиях, нередко в самых лучших журналах тех лет в символистском «Перевале», в эстетическом «Аполлоне», в упомянутых уже «Весах», «Золотом руне», «Русской мысли». Но кроме того, в тонких журналах — «Огонек», «Лукоморье», «Черное и белое». Однажды, уже в эмиграции, он составил список периодических изданий (надо сказать, неполный), в которых когда-либо печатался. Вышло более тридцати названий. Лучшие написанные им стихи стали появляться в печати после «Черной Венеры». Они упоительны и сладкозвучны:
Перечитайте вслух первую строку, украшенную такой изысканной аллитерацией. В 1908 году он открыл для себя Волынь и каждое лето бывал там в усадьбе на берегу Горыни близ древнего села Дорогобуж. Местность там холмистая, живописная, с преобладающими в пейзаже мягкими очертаниями. В своих письмах он не раз говорил, что «знает свою судьбу», но тогда вряд ли он мог предположить, что Волынь станет для него — нет, не второй родиной, но, по крайней мере, местом, где он проживет безвыездно двадцать один год, где, собственно, и окончится его творческая жизнь как поэта. Стихи о Волыни и целый ряд других он собрал в маленькую книгу «Закат», которой при его жизни не суждено было осуществиться. Книжка вышла в США почти через четверть века после его смерти.
К началу 1910-х годов Кондратьев занял видное место в нашей литературе. Его воспринимают как знатока мифологии, как тонкого стилиста. Гумилев в своем отзыве на один современный сборник стихов, вышедший с предисловием Кондратьева, говорит, что к его исчерпывающей и стилистически утонченной статье «трудно что-нибудь прибавить». По поводу выхода в свет сборника рассказов Кондратьева «Улыбка Ашеры» Брюсов писал ему, что книга радует совершенством языка, и добавлял, что, возможно, это лучший русский язык в современной прозе. Кондратьев, безусловно, ценил эти отзывы. «Я всегда предпочитал похвалу нескольких знающих людей дешевой славе в широких кругах читающей публики», – писал он Александру Амфитеатрову, в газете которого («Россия») Кондратьев дебютировал как прозаик.
Многие из поэтов Серебряного века становились открывателями забытых и неизвестных страниц нашей литературы. Валерий Брюсов возрождал интерес к наследию Федора Тютчева. Александр Блок писал о творчестве Аполлона Григорьева. Борис Садовской был первоклассным знатоком Афанасия Фета, Владимир Пяст изучал жизненный путь Льва Мея. Для Кондратьева таким поэтом стал малоизвестный Николай Щербина, знаток классической древности. Свою «Черную Венеру» он посвятил памяти Аполлона Майкова и Николая Щербины, о котором написал исследование. Но главная историко-литературная работа Кондратьева — «Граф А. К. Толстой». Она вышла отдельной книгой в 1912 году. Этот интерес имел за собой как литературные, так и личные психологические причины. «В юности Толстого, — писал Кондратьев, — не было ни одного горя, оставившего след в его душе». Вспомним слова Блока о душевном здоровьи Кондратьева, чье творчество всегда в пределах гармонии. К Толстому его влекло многое — культ свободы и героические баллады на тему истории; опоэтизированная им древность и лирические стихотворения, которые не вписывались в господствующее направление, историческое мировоззрение «как вероисповедание своего поэтического катехизиса» и знакомство с оккультными науками. Личность Толстого для Кондратьева — «идеал благородства, правды и искренности».
Сам себя Кондратьев называл «человеком кабинетным». В литературных кружках он участвовал активно, даже в такой степени, что через его судьбу можно проследить историю петербургской литературы Серебряного века. Однако в общественные организации никогда не входил. Окончив университет в 1902 году, Кондратьев поступил на службу в Министерство путей сообщения, что позволило ему, человеку небогатому, совершить несколько заграничных путешествий по железной дороге. Затем он десять лет служил делопроизводителем в Канцелярии Государственной Думы. «Через служебные кабинеты мои прошли, говоря при мне и со мною, многие деятели революции». И саму Февральскую революцию он мог наблюдать у себя на работе в Думе — в Таврическом и Мариинском дворцах.