„Почему ты молчишь?“ — приставала Наташа, засматривая ему в глаза. Что бы ты подумал, вступи я в общество Долой Стыд и появись тут голой?»
«Выпорол бы», — сказал Марк. — «Взял хворостину, и выпорол».
Наташа надула губы.
«Это не ответ», — сказала она. — «Выпороть всякий дурак может».
«Посуди сама», — сказал он. — «Общество Долой Стыд распространяет прокламации, в которых пишет всякую ерунду. Ерунду облекает в страшно революционные фразы. Возвещают, что хотят раскрепостить красоту человеческого тела. Говорят, что нужно бороться со стыдом. Явление, мол, недостойное великой революции в России. Утверждают, что стыдливость развивалась в людях эксплоататорскими классами. Предназначена для того, чтобы богатому было легче эксплоатировать бедного. Что ты в этом видишь умного? И почему человек в одежде легче поддавался бы эксплоатации, чем голый человек? Негры в Африке самые голые, но не самые свободные».
«Я всё это понимаю, Марк, но только должно ведь всё быть по-новому, по-революционному. А если всё останется так, как было, тогда зачем же революция?» — Наташа хотела еще что-то сказать, но Марк прервал ее:
«Какая ты смешная, Ната! Укажи мне хоть одного героя или мученика революции, который проповедывал бы что-нибудь подобное тому, что проповедуем мы. Ну, например, можешь ты представить Ленина голым? Или ты скажешь, что у Ленина тоже было много буржуазных предрассудков? Кстати, Ленин все-таки носил галстук, а мы его осудили, и ты выполняла роль палача. Не очень, правда, удачно. Когда ты стукнула осужденного по шее, я подумал — большое счастье, что у тебя в руках не настоящий топор. Ты вполне могла бы оттяпать голову бедному Галстуку».
Наташа смеялась. Пошли в клуб. Здесь верховодила Лена. Больше девушек, чем парней. Свет электрической люстры, смешанный с дневным светом, делал лицо Лены особенно бледным. Наташа упорхнула к подругам. Марк пристроился у окна.
«На наше счастье, мы живем в эпоху, когда начинается заполнение новой страницы истории и первыми словами на ней начертано: „Революция в России“. Это, товарищи, великие слова».
Лена умела зажигательно говорить. Ее слова отзывались в Марке смутно-стыдливым чувством. Лена говорила о буржуазности любви. Простоте социалистических отношений. Инстинкте продолжения жизни у человека.
В это время на улице что-то произошло. Марк выглянул в окно. От Охотного Ряда к университету двигалась группа голых людей. Человек пятнадцать. Толпа москвичей бесновалась вокруг. Голыми предводительствовал высокий полулысый человек. Крысиная физиономия. Синие, вздувшиеся вены на волосатых ногах. Через грудь — красная лента. За ним, подстать ему, уродливые, безобразные. Жрецы человеческой красоты — мужчины и женщины. Милиционер остановил процессию. Крысообразный предводитель вынул из-за красной ленты бумагу. Разрешение демонстрировать. Выдал какой-то придурковатый новатор в Моссовете. Голые вошли в университетский двор. Высыпали отовсюду студенты. Юра Вегун. Голая манифестация оторвала его от дискуссии на собрании троцкистов. Юра остановился перед предводителем. Делал ищущие движения руками. Не знал, за что уцепиться. Рванул за красную ленту. Стегнул ею по физиономии.
«Разжую и выплюну, гад паршивый», — хрипел он.
Юра повернул гада паршивого и дал ему лихого пинка. Тот со скоростью удивительной пробежал по ступенькам подъезда. Сверху вниз.
Марку достался маленький, с отвислым животом человечек. Он противно, по поросячьи, повизгивал. Марк повалил его на землю. Погрузил колено в рыхлую мякоть живота. Рычал:
«Душу вытрясу! Шкуру спущу!»
Безумел от ярости. Схватил рыхлого человечка за обе ноги. Впрягшись, как в оглобли, волоком потянул к воротам. За ними толпа москвичей. Она восторженно приветствовала драку.
Марк вспомнил. Вскоре после этого Юра поссорился с Леонидом. Причина — тогдашние политические страсти.
Леонид был человеком особенным. Нескладный, высокий. В лице что-то лошадиное. Но умные и живые глаза. Был накрепко причислен к болоту. Во внутрипартийной борьбе не участвовал, как и Марк. Раньше фельдшером работал, пошел в университет, чтобы стать врачем.
Юра взорвал обычно невозмутимого Леонида восхвалением Шинского. Тот теперь гремел в университете. К радости Юры гремел.
«Ты, Юрий, напоминаешь мне восторженного теленка», — сказал Леонид, выслушав похвалы Юры Шинскому. — «Выпустят теленка на волю, он хвост трубой и носится, а зачем носится, и зачем хвост трубой — не ведает. От избытка чувств, я думаю. Вот так и ты. Почуял волю и понесся.
Голова вверх, хвост задран, ноги разлетаются. Спотыкаешься и падаешь, но опять подхватываешься и бежишь, так как твое дело телячье, и другого ты разуметь не хочешь».