Крики троцкистов. Восторженное ура сталинцев. На балконе растерялись. Заволновался Троцкий. Кричать не имело смысла — далеко. Уйти — похоже на бегство. В толпе драка. Клубок человеческих тел катился к гостинице. Троцкий поднимал руки, призывал к тишине. Но его голос тонул в шуме драки. Марк видел Шинского. На лице торжество. Когда напряжение драки достигло наивысшего предела, он подал знак. В Троцкого полетели гнилые яблоки и какая-то другая гадость. Его увлекли с балкона. Он уходил под торжествующий рев сталинцев.
Сценарий Шинского был разыгран до конца. Но последний акт, акт возмездия, хотел дописать Юра. Марк увидел его, когда он продирался сквозь толпу к Шинскому. Был страшно бледен. Из угла разбитого рта сочилась кровь. Рубинами падала на рубашку. Пот и кровь на лице Юры. Он добрался до Шинского. Молча схватил его за горло. Но Юра был слаб. Истощен дракой. А Шинский откормлен, в расцвете сил. Вырвался. Ударил Юру портфелем. Потом, не удовлетворившись, сорвал с помоста доску. Обрушил на Юрину голову. Марк бросился на помощь Юре, но его оттеснили. Теперь драка шла у асфальтового котла.
Учебная жизнь долго входила в русло. Но вошла. Политические страсти поутихли. Сталин прочно занял положение вверху. Шинский прочно уселся в кресло ректора университета. Юра Вегун исчез. Исчезло много других приверженцев Троцкого. Одних выслали из Москвы. Других не выслали, но исключили из университета. Некоторых отправили в лагеря. Юру Вегуна увезли на Соловки. Высылку Троцкого Марк одобрял. Ему казалось, что политические разногласия не имели такого уж большого значения. Всё дело было в том, какое начало станет господствующим в партии. Революционный ультра-снобизм Троцкого, или идущий снизу большевизм масс. Жалко Юру, но есть ли у Марка право быть сентиментальным? Юра должен переболеть своей болезнью, и тогда он увидит, что ни у кого нет монополии на высшую правду, что правда у них общая, коллективная. Марк верил, что Юра переболеет, но боль за него не отступала. Часто подолгу бродил по улицам. Первый раз узнал, что в жизни есть бессонница. Уставал от необходимости всё время — настойчиво упрямо — убеждать себя в том, что так нужно, что так должно быть. В одну бессонную ночь судьба дала ему Ваську. Беспризорник из тех, какими тогда была полна Москва. Марк вернулся в общежитие под утро. На лестнице было темно: опять лампочки вывернуты.
Одно из обычных занятий беспризорников. Вывертывают лампочки на лестницах и продают на толкучке. Зажигая спички, он поднимался по лестнице. На площадке второго этажа чуть было не наступил на кучу тряпья. Тут стоял тошнотворный запах одеколона. Тряпье оказалось спящим беспризорником. Во сне он издавал носом хлюпающие звуки. Валялась пустая бутылка из-под тройного одеколона. Напился, маленький бродяга, заснул. Марк начал трясти его. Беспризорник проснулся, рванулся из его рук.
«Дяденька, я больше не буду», — верещал правонарушитель. Марк молча и упрямо тянул его за собой вверх по лестнице. Втолкнул в свою комнату, зажег свет и разглядел преступника. Мальчик лет десяти со смешным курносым носом. Копна не волос, а перезревшей осоки на голове — волосы серо-пепельные, слиплись в колтун. На лице черные пятна — следы асфальтовых котлов, какие-то коричневые подтеки и царапины. Пойманный продолжал хныкать, обещал, что он больше не будет, но в его глазах не было страха. Может быть, маленький волчонок вовсе и не знает, что такое страх.
Марк не нежно поступал с ним. Он спросил, как его звать, тот ответил, что Васькой звать, и опять перешел к хныканью. Расспрашивать его было бесполезно, всё равно соврет. Держа его за руку, чтоб не убежал, Марк поставил на керосинку чайник с водой. Начал вынимать мальчонку из его невообразимо вонючего тряпья, чему Васька отчаянно сопротивлялся. Вынул. В тряпье мальчик выглядел низкорослым, неуклюжим, в голом же виде оказался тонким и длинным с ясно выпирающими ребрами и худыми ключицами. От грязи совсем коричневый. Боролся изо всех сил, визжал, даже пробовал кусаться, но Марк тыльной стороной ладони смазал его по губам: не кусайся мол! Васька чрезвычайно стыдился быть голым и обеими руками прикрывал некое место своего хилого и грязного каркаса. Когда вода нагрелась, Марк вылил ее в таз и потянул к нему Ваську. Тот на таз смотрел так, словно в нем не вода, а расплавленный свинец.
«Иди, иди, красная девица», — говорил Марк, силой наклоняя Ваську над тазом. Он ожесточенно натирал ему голову мылом, а Васька пищал, матерно ругался, но продолжал обеими ладонями прикрывать то, что он полагал неприличным показывать. Из соседней комнаты пришли Леонид и Алеша Байрон, пришли ругаться — нельзя ночью шуметь — но увидев в чем дело, помогли Марку отмыть звереныша. Марк вытер ему лицо, повернул к свету и засмеялся: