«Да ты, брат, совсем конопатый», — сказал он.
«Ты сам конопатый», — сердито сказал Васька. Теперь на нем была рубашка Леонида, она доставала ему до колен, прикрываться ладонями больше не требовалось.
Ваську они уложили на пустовавшую койку в Марковой комнате — от Юры Вегуна койка осталась. Марк уже засыпал, когда Васька спросил его:
«Марк, а, Марк! А ежели я встану и убегу, что тогда?» «Будешь дураком, вот и всё. Спи!» «А если украду, что тут есть, и убегу?»
«Я ж тебе сказал, что дураком будешь. Забрать тут нечего. Придет воскресенье, повезу тебя в один дом и устрою там».
«Это куда же, в детский приют?»
«Я еще не знаю».
«Если в приют, так ты и не пробуй. Не будь лягавым», — сердито сказал Васька.
Днем, когда у Марка было два свободных часа после обеда, они с Васькой гуляли. Ходили по улице — большой и маленький, похожие на братьев. Оба конопатые. Девушки кое-как приспособили Ваське штаны. Пиджак на нем был женского покроя.
На Страстном бульваре китаянки с изуродованными ногами продавали растягивающихся бумажных драконов. Старухи торговали семечками, отмеривая гранёным стаканом. Зазывали к себе мороженщики. Не бульвар, а мелочный базар. Какой-то беспризорный собрат Васьки занимался книготорговлей. У него была пачка брошюр, железнодорожные тарифы на 1916 год, но он пронзительно голосил:
«Что делает жена, когда мужа дома нет. Всего десять копеек. Что делает жена, когда мужа дома нет».
«Марк, пойдем в кину!» — просил Васька.
Марк на такие просьбы не откликался. Тягостно тогда было у него на душе. Судьба Юры волновала. Отношения с Леной не наладились. О Наташе тревожно думалось. Проводит время с Костей, сыном профессора Пряхина. Не нравился он Марку, очень не нравился. Всегда нарядно одет. Наигранно-веселый. Порочное в глазах. Чувствуется нехорошее возбуждение. Такое возбуждение Марк пережил в ту ночь, когда случайная женщина шептала ему слова любви. От них кружилась голова.
Однажды, гуляя с Васькой, Марк говорил себе, что надо бы поехать к Наташе. Предостеречь ее. «Но как это сделать?» — спрашивал он. — «Какое предостережение я могу дать?»
«Марк пойдем в кину!» — канючил сзади Васька. — «Картина-то какая интересная, гроб в Индии показывают».
«Ну вот, ты еще заплачь!» — рассердился тогда Марк. — «И что ты пристал — пойдем, да пойдем в кину. Во-первых, не кину, а кино, а во-вторых, у меня нет денег».
«Ха! Да я тебе мигом червонец сработаю. Дай спички!»
Не спрашивая, Васька запустил руку в карман к Марку. Взял спички. Марк не придал значения его словам, за хвастовство принял. Где он может достать червонец?
Но Васька не шутил. Марк видел: вьется впереди по улице. Вот, остановил нарядную женщину. Она, порывшись в сумке, что-то протянула. Неужели деньги? Васька сорвался с места, исчез в переулке. В тот же миг женщина подняла крик. Марк подошел. Никто не понимал, что с нею, а она кричала, звала милиционера.
Появился милиционер. Захлебывалась словами. Рассказала. Она действительно сунула Ваське деньги, когда тот показал ей спичечную коробку. Уверяла, что в коробке было много живых вшей — черных, шевелящихся. Мальчик грозил обсыпать ее ими, если она не даст червонец. Сказал, что вши собраны им с тифозных больных.
Марк ушел. На бульваре небольшой павильон, в нем кофе, пиво и мороженное. Услышал — кто-то его зовет. За стеклом мордочка Васьки. Сидел за столом, пил кофе с настоящими сливками, ел пирожное. Звал, но Марк прошел мимо. Догнал у Никитинских Ворот.
«Видел?» — спросил хвастливо. — «В минуту сработал».
«Видел. И хочу уши тебе надрать», — сказал Марк.
«Это ты, Марк, брось». Васька на всякий случай подался назад.
«И бросать нечего», — сказал ему Марк. — «Ты мне дал слово свои замашки оставить и слова не сдержал. Остановил женщину и отнял червонец. А может быть у нее последние деньги. Ты теперь на эти деньги пирожные покупаешь, а потом пойдешь и еще бутылку водки отхватишь. Ну, как не стыдно!»
«Чудак ты, Марк», — сказал Васька. — «Да разве бедные бабы такими бывают? Идет в мехах, кольцо на руке блестит, и зуб золотой в роте тоже блестит».
«Не в роте, а во рту», — поправил Марк.
«Когда я говорю в кину, ты говоришь в кино, а когда я говорю в роте, ты говоришь во рту. Ты сам не знаешь, как правильно», — сказал Васька. — «А баба эта — буржуйская стерва, вот что!»
Васька шмыгнул носом, не по необходимости, а от возмущения.
«Ты мне этот классовый подход брось», — сердился Марк. «Не имел ты права отнимать червонец».