«Если то, что ты притиснул меня в коридоре к холодной стенке, а потом прижал к такому же холодному меху шубы да еще при этом пребольно наступил на ногу, называется обнять, тогда ты, конечно, прав».
«Катя, Колибри ты моя смешная, не будь придирой. Я обнял тебя со всем свойственным мне пылом. Что касается отдавленной ноги, то с этим ты должна уже давно смириться. Всегда, когда я пытался поцеловать девушку, я наступал ей на ногу».
«Но к тому времени, когда ты собрался поцеловать меня, у тебя уже был достаточный опыт. Я не помню, чтобы при первом поцелуе ты отдавил мне ногу. Давить начал позже».
Девушка стряхивала с шубы Марка всё еще не растаявший снег.
«Ты тогда избежала этой участи потому, что я провел специальную подготовку», — сказал он, похлопывая руками по горячей печке. — «Помнишь, я усадил тебя с ногами на диван и только потом поцеловал. Не мог же я лезть на диван, чтобы наступить тебе на ногу!»
Девушка покончила с шубой и подошла к нему. Забросила руки ему на шею — глаза, как звезды, в них — радость, улыбка.
«Да, я помню, Марк!» — сказала она. — «Ты казался мне таким угрюмым, нелюдимым, что я не могла бы поверить. Потом поцеловал.
И покраснел. Тебе было стыдно. Но когда я ответила, ты засмеялся. Как все-таки странно! Мы знали друг друга всего несколько дней и… навек вместе».
«Да, Колибри, всего несколько дней. Но я с первого взгляда понял, что ты для меня. Единственная. Я тебя искал».
Может быть и правда, что любовь раскрепощает человека от пут, которые он сам на себя накладывает. Ведь вот Марк, какой он был тугой человек на нежные слова, а с Колибри те слова из него с необыкновенной легкостью лились. Такие люди, как он, при тугости их на открытое выражение чувств, на самом деле бывают полны нежности к людям. В Марке большая любовь к братьям была, к сестре. Лену он любил, Наташу любил. Но никому, а только матери, да и той лишь изредка, ласковые слова говаривал. А тут, с Колибри, нежные слова давались ему без труда, радостно изливались. Колибри научила его этой легкости.
«Ты для меня. Единственный!» — шептала она. — «Я искала тебя. Дол г о».
Свет за окном погас. Человек в белой шубе, постояв еще немного, ушел вдоль пустынной улицы в безмолвную тишину, освещенную алмазами звезд.
В темноте комнаты тихие голоса Марка и Колибри.
«Ты опять не поужинал, Марк. Я приготовила для тебя что-то очень вкусное», — сказала она.
Вспыхнула спичка, Марк закуривал. Свет выхватил из тьмы девушку, положившую голову к нему на плечо.
«Марк, скажи», — проговорила она, когда спичка погасла. — «Мне не показалось, что ты сегодня пришел взволнованный? Ты так странно оглянулся, когда входил в коридор».
«Какая-то глупость!» — признался он. — «Показалось, что кто-то смотрит мне в спину».
Помолчали. Он думал, что им нужно ликвидировать двусмысленное положение. Связь с девушкой, которую любишь, должна завершаться нормальным образом, а у них не брак, а какое-то странное сожительство.
«Колибри, мне всё это надоело», — сказал он. — «Мы поженимся, и тогда не нужно будет таиться».
«Да, родной! Но ты ведь знаешь, что надо ждать. Не всё зависит от нас».
В голосе девушки тоскливые нотки и он прижал ее к себе.
«Не бойся, Колибри. Мы найдем выход, должны найти. Нам придется крепко подумать, как выправить нашу жизнь».
«Но как?» — шелестел голос девушки. — «Я ведь всё тебе рассказала. У вас в России так сложно жить. Если бы папа предвидел всё это, мы остались бы в Харбине».
Девушка замолкла. Марк всё знал, всё она рассказала ему. Отец был служащим железной дороги в Манчжурии, там женился на женщине из Японии. Когда появилась Катя, мать воспитывала ее японкой, отец хотел видеть ее русской. Лет до четырнадцати Катя с трудом говорила по-русски, старалась подражать матери. Потом мать умерла. Затосковавший отец всю свою любовь перенес на девочку. Катя легко поддалась его влиянию. Увлекалась русскими книгами, посещала русскую школу. Год назад отец привез ее в Россию, и тут всё это началось. Его арестовали. Девятнадцатилетняя Катя увидела, что Россия совсем не похожа на то, о чем говорил ей отец. Страна ее мечтаний умерла, но сама Катя устояла. Надо было спасать отца. Странные для нее, очень суровые люди приказали ей наняться к японскому консулу. Девушка, одинаково хорошо говорящая по-русски, китайски и японски, была для них находкой. Она убирала у консула комнаты, стирала и гладила белье, а уходя, уносила в карманах клочки бумаг, вынутые из мусорных корзин. Японцы приказали сжигать эти клочки, но она платила ими за свободу отца, которого отправили на жительство в Туркестан.