Посмотри на меня, Деметра. Смотри внимательно!.. Вот он — я. Твой обидчик. Заперт в зверином облике и скован оскорбительным проклятьем. Я поднимаюсь на поверхность из глубин лишь для того, чтобы исполнить предначертанное! Кто бы мог подумать, что царь морей может быть приговорен к такому унижению? Но посягательство на бывшую супругу великого Зевса — преступление столь дикое и отвратительное, что, пожалуй, заслуживает самого сурового наказания. Не так ли?..
Злорадная усмешка на лице моей прекрасной богини растаяла. Она побледнела и зябко обняла себя за плечи, будто на мгновенье потеряла неуязвимость бессмертных и вдруг замерзла, как обычная женщина.
А жеребец, вскинув голову, сверкнул дикими синими глазами и с яростью выкрикнул в небо:
— Зато как свободно теперь стало возле олимпийского трона! Не так ли, брат⁈ Аид далеко, Посейдон глубоко. Кто теперь осмелится схватить тебя за руку?
Встряхнув гривой, он, тяжело переступая копытами, двинулся к воде.
Уголки губ Деметры дрогнули. Казалось, она колеблется.
— Посейдон! — крикнула она вслед водяному жеребцу. — Подожди…
Конь остановился, не оборачиваясь.
— Что еще ты от меня хочешь? — проговорил он, опустив голову.
Деметра подошла к нему. Тонкими пальцами коснулась переливающейся шкуры на спине, и от ее руки поплыла искристая дымка, которая тонким светящимся ручейком пробежала по конскому хребту и растеклась по ребрам.
Посейдон повернул к ней голову.
Деметра одернула руку, словно смутившись.
Несколько мгновений они просто молча стояли рядом, не глядя друг другу в глаза.
Потом Деметра негромко проговорила:
— Будь здоров.
Жеребец медленно кивнул. И вошел в бушующие волны.
Я молчал.
Деметра тоже.
Какое-то время мы просто смотрели вместе с ней на тяжелую свинцово-серую воду, с брызгами разбивающуюся о прибрежные валуны.
Если Посейдон не солгал, получается, Зевс хладнокровно продал Деметру ради возможности скомпрометировать и удалить брата.
А мне казалось, я уже вполне привык к жестоким играм местных богов.
Оказывается — нет.
И похоже, эта мысль сейчас тревожила не только меня. Промеж бровей Деметры пролегла строгая морщинка, лицо казалось бледнее обычного, короткие волосы сердито раздувал ветер.
— Пойдем отсюда, — сказала она, наконец.
Я кивнул.
— Согласен.
Деметра открыла портал, и мы по очереди вошли в него.
— Как видишь, я сдержала слово, — сказала она, когда мы очутились в ее оранжерее. — Всего за одно утро мы решили твою проблему.
— И попутно приобрели еще одну для тебя?
Деметра усмехнулась.
— Ну… я бы не назвала это проблемой. Для меня даже запоздалая информированность все равно лучше незнания.
Я попытался поймать ее взгляд.
— И что ты теперь собираешься делать?..
Она улыбнулась — но на этот раз улыбался только ее рот, а глаза смотрели все так же невесело, как и минуту назад.
— А теперь я собираюсь выпроваживать тебя. У меня сегодня в полдень мероприятие в одном городе, которому я покровительствую. Надо привести себя в канонический вид и замотаться в белую простыню, как того требует традиция, — отшутилась она.
— Нафиг простынь. Объяви протест, положи начало новой традиции и выйди к народу голой с фиговым листочком на причинном месте и с феминистическим транспарантом над головой «Мое тело — мое дело»!
Деметра рассмеялась. На этот раз — по-настоящему.
— Ты заметил, что как только мы вместе сходимся, в голову обоим начинают приходить жу-ууткие, и вместе с тем совершенно прекрасные идеи, от которых весело и земля горит под ногами? Но на этот раз я, пожалуй, все-таки воздержусь.
— Неужели храбрости не хватает? Не могу поверить!
— Нет, просто фиговые листочки закончились, — парировала Деметра, улыбаясь. — Но тебе и правда пора.
Я кивнул.
— Хорошо. Тогда до встречи?
— До встречи, — с нежностью в голосе повторила она, и у меня на сердце потеплело.
Я подошел к двери, толкнул ее, окинул взглядом расстилавшуюся повсюду пустоту.
Надо сказать, с погодой им здесь явно повезло больше нашего.
— Слушай, а ты не можешь как-то наладить климат внизу? А то у нас в пересменке королей то дождь, то солнце, то мороз — очуметь можно. Это же в твоей власти?
— Теоретически — да, — отозвалась Деметра из глубины своей оранжереи. — Но я не стану вмешиваться, извини.