Шагнув в портал, я облегченно вздохнул. Неужели мы сумели выбраться из столицы? Счастье-то какое!..
А через мгновенье я с грохотом заземлился в вонючую жижу рядом с кучей соломы.
От женских криков у меня аж уши заложило. От топота копыт брызги чавкающей грязи летели в стороны.
— Выпустите нас! Выпустите! — кричали вразнобой сразу десятки женских голосов.
Подняв голову, я увидел, что мы приземлились у задней стенки огромного загона с кентаврами.
Того самого, на Арене, где мы уже как-то раз заземлялись с Киром благодаря промаху портального.
У них тут мёдом, что ли, намазано? Чего они все в конюшню-то промахиваются?
На Альбу было жалко смотреть — он растерянно хлопал глазами, стоя по колено в конском навозе.
— Ты же, вроде, говорил, что он ведет в старую ратушу? — проговорил я, поднимаясь с колен.
— Я же не знал, что на ее месте устроили конюшню, — растерянно проговорил Альба.
Глава 11
Кони, люди и барон
Набрав в легкие побольше воздуха, я сложил руки рупором и громко крикнул:
— Эй ты, красивая!!!
И все кентаврихи, как одна, вдруг умолкли и обернулись.
Как говорится, сколько бы у женщины ни было ног, она всегда остается женщиной. Это я еще на Арахне в свое время проверил.
И когда они все озадаченно уставились на меня, я улыбнулся как можно очаровательней и спросил:
— А что происходит-то?
— Неужели мой всадничек пожаловал? — услышал я смутно знакомый голос, и в следующее мгновение увидел отделившуюся от табуна кобылицу. То есть девицу. Ту самую брюнетку, с которой мы так огненно проскакали заезд на выживание.
— Рад видеть, — сказал я. — Так что у вас здесь?
— Это ты!!! — раздался вдруг тоненький возглас, и другая хорошенькая девчонка на стройных копытах вдруг бросилась ко мне и крепко обняла.
Я не сразу вспомнил, что это — одна из тех отставших бедняжек, которых мы с Киром спасли. До тех пор, пока она не прошептала:
— Спасибо-спасибо-спасибо! Ты такое сделал, такое!..
Тут следом за ней подтянулись еще две красотки, и пока они нашептывали мне слова благодарности, Бобер проворчал:
— Вот как ему это удается? А? Так поглядишь — ну дурень жеж без царя в голове, а девчонки вечно на нем гирляндами висят. Даже вон лошади уже обнимать начали! А меня почему-то — никто!..
— Это все, потому что ты — Бобер, — глубокомысленно заявил Берн. — Вот был бы, скажем, капибарой — тогда другое дело.
— Поверьте, девочкам все равно, бобер или капибара, — своим томным контральто проговорила Кас с возвышенно-строгим выражением лица. — Куда важней размер некоторых нюансов…
Бобер вспыхнул.
— А с чего это ты взяла, что у меня нюанс маленький, а? Может, он меня по коленке бьет и в седле перевешивает⁈
Кассандра с укоряющим снисхождением взглянула на него.
— Вообще-то я про сердце говорила. Оно у Дани большое и горячее.
Все заржали. Я — тоже.
Хорошо, что они здесь. Вместе, как раньше.
Бобер покраснел. А Рыжий подбадривающе хлопнул приятеля по плечу и с хохотом добавил:
— А тебе, брат, с твоим избитым коленом срочно нужно или поджопник, или к бобрихе. Штоб укоротила избыточность нюанса. А то так и будут все девки в стороны разбегаться!
Новый взрыв хохота прозвучал так заразительно, что даже бледно-печальный Альба на мгновение улыбнулся уголком рта.
Просмеявшись, я мягко отстранил девочек.
— Так что сейчас в Шутихе?.. — спросил я.
Тут все барышни заговорили разом, пытаясь звучать громче своих подруг.
Минут пять собирая информацию в этом разрозненном потоке сведений и эмоций, я понял, что в загон вот уже сутки никто из обслуживающего персонала не заходил. Ни пищи, ни воды у кентавров не осталось, так что они все очень голодны и хотят пить.
— Мы зовем на помощь с самого утра, а нам будто в издевку какой-то идиот закинул охапку сена через забор! — возмущенно воскликнула рыжеволосая красавица, указав пальцем на небольшую кучку сушеной травы. — Совсем дурак!
— Ну, вообще-то он из лучших побуждений, — отозвался Шрам.
— А я не понял, — абсолютно на серьезных щах с недоумением проговорил Берн. — Что, слишком мало, что ли? Или в смысле из-за того, что в грязь?..
Майка громко залилась звонким, неудержимым хохотом.
А вот Берну было не до смеха.
На него с таким презрением уставились два десятка разъяренных женщин на четырех ногах, что мне его даже жалко стало.