— Никак. При наличии существующих переменных исход уже предрешен.
— Значит, нужно изменить переменные.
— Игра в разгаре. Новые вводные, которые могли бы повлиять на нее, уже не добавить, — сказал Оракул. — Но ты не обязан участвовать в этой партии. Ее начинал не ты. Не тебе и заканчивать. Но есть другая, в которой я хочу предложить тебе поучаствовать. На моей стороне. Вместо меня. Оракул останется в стороне. Ты победишь. Готов подумать об этом?
— У меня нет такой возможности. Если я не спасу Фортуну, сам погибну!
— Нет, если она умрет раньше, чем ее заклятье убьет тебя. Когда боги умирают, все их созданья развеиваются. Заклятия. Пространства. Предметы. Поэтому великих зодчих нельзя было убивать.
У меня на лбу проступила испарина.
Вот, значит, как. Я могу выжить, даже если не спасу Сета с женой. Я могу выжить…
Стоп. А что же тогда произошло с остальными протобогами?
— Ты говоришь, великих зодчих нельзя было убивать. Но разве сейчас по факту они не мертвы? Все, кроме тебя и Сотота?
— Нет. Их вынудили изменить форму. Рассеяли по Вселенной. По мирам. Но не убили, — он больно ткнул пальцем меня в грудь. — Частицы древних богов теперь есть в каждом. И все они живы.
Я изумленно проследил за движением его руки и уставился на свою грудь.
— Хочешь сказать, во мне… Я — носитель древнего бога?
— Ты — носитель гнева. Но это сейчас не важно. Не имеет значения. Мы говорим о другом.
Оракул прошел к столу. Ойкнул, поджав ногу — все-таки старые кости это тебе не майская трава. И уселся на освободившееся место.
— Я могу подсказать, какой ход ускорит развязку, — заявил он. — Если хочешь.
Я покачал головой.
— И жить потом с мыслью, что я убил друга? Нет уж. Это тебе не заноза на ноге, — усмехнулся я, глядя на то, как Оракул поглаживает раненую стопу.
— Добить загнанную лошадь у вас считается милосердием, — невозмутимо отчеканил мой собеседник. — Но, если не хочешь — не надо. Просто отойди в сторону. Не вмешивайся. Ничего не предпринимай. И лошадь умрет сама.
Я взорвался.
— Некуда мне отходить! Понимаешь? Я не могу проиграть!
— Говорю же — это неизбежно.
— Нет. Нет, это не так! Потому что в самом крайнем случае всегда можно перевернуть доску!
И я, чуть отодвинув Оракула от его стола, направил энергию в руки и, ухватившись за край тяжелого стола, опрокинул его нахрен. Кости на полу жалобно хрустнули. Еда рассыпалась в разные стороны.
Оракул не проронил ни слова. Просто смотрел, чуть наклонив голову вбок.
— Вот так. — сказал я, отряхнув руки. — Разрушить все условия и снести переменные! Одним махом. И нет тебе ни приборов, ни блюд. А гости, если даже припрутся, останутся голодными. Черт знает, к чему это приведет. Но попытаться-то можно?
Я вернул стол на место.
Оракул задумчиво провел ладонью по его пустой поверхности. И в первый раз улыбнулся.
— Убрать переменные. Создать хаос.
— Да!
— Тогда я, кажется, знаю, как перевернуть доску. Нужно просто объединить две игры. Ту, в которую втянут ты, и ту, которую хочу сыграть я.
Он снова взобрался на стол с ногами и похлопал рядом с собой, приглашая меня присесть.
— Интересный вариант. — сказал он. — Но у этой возможности есть одно важное условие. А именно — время.
— В смысле?
— Поздно что-либо делать, когда пир уже сам по себе закончился. Никакого проку. Только битая посуда. Врата должны вырасти быстро. Сумеешь?
Я присел на край стола.
— И сколько у нас времени?
— Мало.
— Месяц, два? Неделя?
— С каждым днем шансов успеть все меньше. Но врата должны вырасти. Только тогда ты сможешь перевернуть доску.
— Как?
— Вернуть память Сототу.
— Восстановить великому зодчему потерянные воспоминания?
— Почему потерянные? — возразил Оракул. — Ничто из того, что случилось после появления меня, не может потеряться. Все во мне. Я созерцаю. Вижу и помню. Но мне нужен биологический носитель. Мозг. Твой. Или… — он указал рукой на Лидию, как ни в чем не бывал игравшую косточками и черепами. — или ее.
— Не вопрос, используй мой!
Оракул недоверчиво хмыкнул.
— Сотни тысяч лет памяти. Созидание. Разрушение. Создание понятий. Понимание созданий. Все это будет спрессовано и сжато внутри твоей черепной коробки. А потом развернется, уничтожая все остальное. Все лишнее. Сотот поглотит эту память, и больше ничего не останется. Тебя устраивает?
— Эмм… — почесал я затылок. — Может, тогда лучше в какую-нибудь твою птичку эту память засунем?