На форуме труп императора вынули из носилок и поставили стоймя, предки-актёры сошли с колесниц и уселись в курульные кресла, украшенные золотом, пурпуром и слоновой костью. Теперь сын или ближайший родственник покойного должен был подняться на ростры и перечислить его заслуги. И этим родственником оказался Валерии – его коляску вкатили на трибуну, и старик принялся перечислять заслуги мператора перед собравшейся толпой. Динамики лишь усиливали дребезжанье его старческого голоса. Неожиданно кто-то крикнул:
– Глядите, какой старенький сын у Руфина! И смех, непочтительный, гадкий, пополз по форуму.
– Не надо ему было рассказывать правду о Трионе, – шепнула Криспина и с ненавистью посмотрела на Летицию, как на главную виновницу смуты.
Летиция не ответила. В одно мгновение ей показалось, что она присутствует на похоронах не Руфина, а Элия, и её захлестнула такая тоска, будто она погружалась в ледяные воды Стикса и ладья Харона плыла ей навстречу. Свет померк. И вместо жаркого дня нахлынул мерзкий пронизывающий холод.
– Пусть Постум скажет речь! – крикнул кто-то в толпе, и крик этот вернул
Летицию к реальности. – Он наследник. Мы хотим его послушать. Пусть перечислит заслуги умершего.
И тут младенец на руках Летиции разразился отчаянным рёвом.
– Он говорит, как умеет! – выкрикнула Летиция.
И смех в толпе смолк.
С утра было солнечно. После полудня набежали тучи. Хлынул дождь сплошной стеною.
Тысячи, миллионы стеклянных копий обрушились на Вечный город. Струи дождя растрепали кипарисы, превратив их в чёрные метёлки, струи дождя смешались со струями бесчисленных фонтанов. Дождь шумел в водостоках и наполнял сердца тревогой пополам с печалью.
Дождь залил остатки погребального костра. Кости Руфина не успели сгореть, и их пришлось ломать, чтобы сложить в погребальную урну. А дождь все шёл и шёл. Пурпур сделался тяжёл и чёрен, шерстяные тоги ледяными доспехами льнули к телу. Динамики внезапно онемели. Сделалось очень тихо, и только шум дождя наполнял Вечный город. Шум дождя и шум шагов. Ни крика, ни даже шёпота. Дождь загонял людей в дома, каждого в свою нору. Вместе с мокрой одеждой и мокрыми сандалиями к очагу ложились чёрными псами Печаль и Тревога. Никто не знал, что принесёт завтрашний день. Прежде над Римом была простёрта охранительная рука. Теперь она исчезла. Дождь лил и лил. Вечный город будто вымер. Лишь немногочисленные авто, вздымая фонтаны брызг, сновали по безлюдным улицам, и жёлтые их огни лишь усиливали тревогу.
Ариетта смотрела из окна на залитый водою сад. Хорошо, что она не пошла на похороны. Хорошо сидеть в тёплой комнате, вертеть в пальцах стило и чиркать бумагу. В конце концов, какое ей дело до того, кто правит Римом? Куда больше её занимает отзыв «ценителя», начертанный красивым почерком на первой странице её книжки.
Гимп плескался в ванной и что-то напевал. М-да, с его голосом не поступишь в Одеон[14]. А жаль…
Дождь кончился часам к четырём. Но вода ещё шумела в водостоках, ещё стекала с крыш. И тучи по-прежнему нависали над Римом.
– Я должен пойти на похороны Руфина, – сказал Гимп.
Он был в тёмной траурной тоге из некрашеной шерсти. И где он её только раздобыл? Заказал заранее?
«На мои деньги», – отметила про себя Ариетта.
– Костёр уже потух? – спросил Гимп.
– Радио молчит с полудня.
– Проводи меня, – попросил Гимп.
– Тебе так надо идти?
– Я – гений Империи, – напомнил он. – Сегодня хоронят императора.
Они вышли на улицу. Чёрный пёс, обливающий угол фундамента, рассерженно гавкнул и устремился к ним огромными прыжками. Почуял гения, собака…
Гимп, услышав злобный рык, предостерегающе поднял руку.
Пёс послушно приник к земле, заскулил и пополз назад, царапая когтями мостовую.
– Теперь пошли скорее, – сказал Гимп и стиснул плечо Ариетты. – И будь внимательна.
Фонари уже горели. Но как-то тускло. Лиловый свет струился через силу. Почему-то отражения в лужах были гораздо ярче, желтее, злее. Когда Ариетта и Гимп проходили, отражения выскакивали из одной лужи и спешно шлёпались в соседнюю, и плыли за людьми, постепенно отставая. Стихи о лужах писать просто – отражения притягательны для поэтов.
Отражённый свет луны манит, а блеск солнца… Блеск солнца…
Ариетта задумалась о свете и рифмах и не заметила ловушки. Вернее, она проскочила, а её слепой спутник угодил в разинутую пасть двумя ногами. Гимп рванулся и чуть не упал. Ноги его по щиколотку были погружены в непроницаемую черноту. Лужа, в которую он угодил, казалась густой и… немного выпуклой.
– Мы вляпались по уши! – закричал Гимп. Ариетта невольно передёрнулась.
Голос гения был как наждак.
– Только ты.
– Ах, вот как! Приятно слышать, что тебе повезло. Скажи на милость, зачем мне тогда проводник? Так вляпаться я могу и без твоей помощи.
Его упрёки были справедливы. Но от этого ничего не менялось. Ловушка держала его мёртвой хваткой. Чёрная лужа вокруг ног морщилась от усилия, но отпускать не собиралась.
– Я побуду здесь. Не знаю, долго ли выдержу. Но пока я с тобой, – пообещала Ариетта.
– Зачем? – Гимп поднял голову. Незрячие глаза смотрели в чёрное небо без звёзд. Фонари столпились вокруг. В той луже, где стоял Гимп, не плавало ни одного отражения.
– Я буду читать тебе стихи, пока ОНИ не придут…
– А потом?
– Потом не знаю. Наверное, убегу. Может быть даже раньше убегу. Я ещё не знаю, насколько я смелая.
– Так не пойдёт.
Гимп вынул из кармана какой-то кругляк.
– Подожги. – он протянул ей зажигалку.
Она не позволила себе догадаться, что это такое. Руки дрожали. Только с третьего раза синий тщедушный огонёк прилепился к поросячьему хвостику, торчащему из кругляка.
– Отойди. Когда жахнет – вернёшься, дотащишь меня до дома.
Фитиль, шипя, обгорал… Огонёк подобрался уже к самому кругляку.
Свободной рукой Гимп снял с себя пояс и отдал Ариетте.
– Ноги перетяни ремнём… А то кровью истеку.
– А если не успею? Если они раньше… Он не ответил – бросил взрывчатку себе под ноги.
Рвануло несильно – пламя, шипя, брызнуло во все стороны. Повалил дым, вонючий и необыкновенно густой. Лужа раздалась – будто в чёрной её непроглядности открылся огромный красный рот, и рот этот вопил от ужаса. Ариетта слышала вопль и вполне различимый выкрик: «Н см-м-м!» Лужа отпустила Гимпа за мгновение до того, как раздался взрыв. Гимп рванулся вверх и вбок. Его накрыло уже в прыжке. Рассадило обе ноги. А от лужи не осталось ничего – несколько чёрных липких ошмётков на стене ближайшего дома. Стекла в окнах лопнули, вниз посыпались осколки. Где-то далеко завыла сирена «Неспящих». Ариетта кинулась к гению. Гимп лежал в десятке футов от ловушки. Ноги его были красны от крови, края туники тлели, сворачиваясь чёрными лоскутами. Ариетта перетянула ремнём левую ногу, что пострадала куда больше правой, ухватила Гимпа под мышки и поволокла. Ума достало оглядываться – куда ступает, а не то они вдвоём точнёхонько вляпались бы во вторую ловушку. Та в ужасе посторонилась, будто уже знала о кончине первой. Ариетте почудилось даже, что чёрная лужа провожает её неприязненным взглядом. Взгляд она ощутила точно. От него холодом прожгло меж лопаток. Как все просто. Проще некуда. Ловушка – обычная лужа. Только в ней не отражается свет фонарей.
Гимп молчал. Но он был в сознании – кусал губы. Знал, что кричать нельзя. Ловцы тогда быстрее сбегутся. Лицо раненого гримасничало, то одна щека набухала, то другая, давясь криком. Ариетта вся взмокла, пока тащила гения. До её дома оставалось шагов двадцать, когда она расслышала странный хруст, будто кто-то шёл, ступая по тонкой наледи на лужах.